окно и пошел в соседнее кафе завтракать.
Через час земля еще качалась под ногами, но я уже чувствовал себя достаточно бодро, чтобы сесть в машину и исполнить данное Лейле обещание. На дороге, как мне показалось, за рулем были сплошные новички, и я изо всех сил старался увернуться от их странных маневров. Меня все время преследовала мысль: что-то я упустил в разговоре с албанцем. Что должен был еще сказать? О чем спросить? Нет, как ни старался, ничего не мог вспомнить. Тем временем я уже подъезжал к дому Слибульского.
Вторая половина дня прошла так же, как и в прошлый раз, когда мы искали Сузи, правда с одним исключением: Лейла пару раз сделала комплимент в адрес моего костюма, но каждый раз отворачивалась от меня, когда я смотрел в ее сторону.
— От тебя пахнет, как из мусорного ведра.
Когда Лейла изучала собак, я, в основном, пристраивался на каком-нибудь ящике, жадно пил воду из бутылки, удивляясь, что собаки могут так долго, жалобно и настойчиво лаять. В Келькхайме сторож пристал к нам с вопросом, не цыгане ли мы. Возможно, его смутил мой костюм или пестрое платье Лейлы, ее серебряный браслет и серьги. Не получив от меня вразумительного ответа, он преградил нам дорогу и, выпятив вперед подбородок, спросил, не собираемся ли мы съесть собаку, которую ищем. О Господи!
— Нет, мы собираемся выпить ее кровь, — выпалила Лейла, подмигнув мне.
Сторож зажмурился, перевел взгляд с Лейлы на меня и, показав большим пальцем на девочку, спросил:
— Что она сказала?
Я вздохнул.
— Вы сами слышали. Мы выпускаем из них кровь, перегоняем и напиваемся до бесчувствия. Вас что-то не устраивает?
Такого связного и подробного ответа он, кажется, не ожидал услышать и, отступив на шаг, снова оглядел меня и Лейлу, покачал головой, скорчил рожу и равнодушно отвернулся.
В Оберурсуле общий собачий хор перекрывался звонким лаем одной собаки. Я чуть было не свалился с ящика, когда сломя голову прибежала Лейла. Возбужденно дергая за рукав, она повела меня к одной из клеток. То, что я там увидел, казалось обыкновенной овчаркой, ничем не отличающейся от остальных, но, по глубокому убеждению Лейлы, это была именно «наша» собака. Действительно, она четко реагировала на кличку Сузи, восторженно повизгивая и поджимая хвост. Я поздравил и обнял Лейлу, которую буквально распирало от гордости.
Потом мы прошли в контору, выполнили все формальности, затем купили поводок и по телефону сообщили фрау Байерле, что едем к ней. Через полчаса мы уже двигались обратно в город: Лейла, счастливая, будто выиграла в лотерею, я, полный уважения к ней и к тому моменту почти протрезвевший, и, наконец, Сузи, высовывающая голову из окна машины и оглашающая приветственным лаем всю область между Рейном и Майном.
— Я скажу, что ты моя племянница из Боснии.
— Почему?
— Иначе мне трудно будет объяснить фрау Байерле твое присутствие. Она любит, чтобы было все понятно. И постарайся быть печальной. Если я упомяну Боснию, можешь немного всплакнуть или закрыть лицо руками, понятно?
— Зачем врать?
— Так лучше. Если немного не приврать, она нас не поймет. — Лейла бросила на меня недоуменный взгляд. — Ладно. Проехали. В общем, изображай из себя грустную боснийскую девушку, а по ходу дела сообразишь, как себя вести. Хорошо, если бы ты еще на время сняла с себя эти украшения.
Вскоре я припарковался у дома моей клиентки, и мы вышли из машины. Лейла взяла с заднего сидения Сузи, которая заливалась радостным лаем и как сумасшедшая рвалась с поводка. Фрау Байерле проживала на вилле с небольшим парком и коваными чугунными воротами. Я позвонил в калитку. Раздался щелчок, и мы с Лейлой, ведя рвавшуюся с поводка собаку, прошли по усыпанной гравием дорожке к дому. Фрау Байерле, раскрыв объятия, уже спешила нам навстречу, к своей любимой Сузи.
Ее гладкие темно-русые волосы, скрепленные металлической заколкой, были расчесаны на прямой пробор, так что виднелась четкая полоска кожи. У нее было почти квадратное, плоское лицо и маленький вздернутый носик, который она постоянно морщила, свысока наблюдая за всем происходящим на этом свете, будто видит все человеческие слабости, о которых простые смертные даже не подозревают. На ней был брючный костюм серого цвета, на шее — белый шелковый шарф, а на ногах — отполированные до блеска туфли без каблуков. Пожав нам руки, она долго благодарила, все время повторяя, как счастлива снова быть вместе с Сузи, и пригласила войти в дом, где угостила нас печеньем и напитками. Немного погодя мы уже сидели в зимнем саду, потягивая вишневый сок и поедая ванильные рогалики. За окнами открывался вид на парк с фонтаном и с «египетской» статуей, вокруг которой бесновалась Сузи, пуская короткие струйки на кусты и деревья. В заборе справа виднелась задраенная дыра, через которую две недели назад сбежала Сузи. Ее, возможно, кто-то тогда подобрал, или она, по своей глупости, не нашла дорогу домой.
— Так, значит, вы племянница господина Каянкая? — Фрау Байерле приветливо кивнула Лейле. — Вы тоже живете во Франкфурте, позвольте спросить?
Лейла несколько театрально опустила уголки губ и виновато посмотрела в мою сторону.
— Э-э… — замямлил я, — она здесь только два месяца. Мой брат женился в Боснии и…
— В Бо-сни-и? — по слогам повторила фрау Байерле, всплеснув руками. — Бедное дитя!
— Да… У всех по-разному складывается судьба. Я пытаюсь устроить ее в частный интернат, пока она будет жить в Германии. В государственные школы не принимают на короткий срок, а ребенку надо учиться, не сидеть же ей целыми днями дома. Э-э… она много молится, но учиться тоже необходимо.
— Вы совершенно правы. В таком возрасте учиться — самое главное и прежде всего надо любить учиться. — Последнюю фразу она произнесла, делая ударение на каждом слове и выразительно глядя на меня, словно спрашивая, понимаю ли я смысл сказанного.
— Вы хорошо сказали. Я абсолютно того же мнения. Но, судя по тому, как развиваются события на ее родине, она не скоро вернется в Боснию.
Из Лейлы вырвалось то ли сопение, то ли всхлипывание. Она провела рукой по лицу, оставив на нем крошку печенья.
— Извини, дорогая. — Я наклонился к Лейле. — Но такова жизнь. Зато мы устроим тебя в хороший интернат. Тебе же понравилось, когда мы были там в прошлый раз?
— А что за интернат? — поинтересовалась фрау Байерле.
— О. — Я откинулся на спинку стула и отпил глоток сока. — Что-то среднее между медресе и спортивной гимназией. Учебное заведение нового типа. Обособленная школа, расположена в лесу, все преподаватели — женщины. Просто прекрасно. Это негосударственная школа, но, как вы правильно сказали, учиться необходимо.
Не знаю, как ей удалось, но сейчас по щекам Лейлы потекли настоящие слезы. Я бросил на фрау Байерле взгляд, как бы прося ее понимания.
— Нам, пожалуй, лучше уйти. Если позволите, я представлю вам небольшой счет.
Когда фрау Байерле скрылась в соседней комнате, чтобы взять чековую книжку, а Лейла, не шелохнувшись, пила свой сок, я шепотом, но достаточно громким, чтобы было слышно в соседней комнате, сказал:
— Знаю, ты в отчаянии. Я ведь не в силах платить за твою учебу, а тебе так хочется учиться. Помнишь, что говорил тебе отец: «Дай жаждущему стакан воды, и он отблагодарит тебя потоком дождя». Так и в моей профессии — я возвращаю людям то, что они потеряли. Это все равно что дать жаждущему стакан воды. Понимаешь? Не всегда приходится заниматься поисками такого милого и умного существа, как Сузи. Иногда ищешь старый велосипед, который настолько дорог своему владельцу, что тот готов благодарить меня так, будто я разыскал его «мерседес». Правда, здесь, в Германии, такое бывает не часто.
Вдруг Лейла снова сделала страдальческое лицо, и я повернулся к двери.
— О, госпожа Байерле, вы вернулись. Я как раз рассказывал Лейле о прекрасной скульптуре в вашем
