— Но я не собираюсь поставлять продукцию пролетариату! Она будет предназначена для тех женщин высшего света, кому до настоящего времени запрещалось пользоваться косметикой и которые могут позволить себе платить за новую моду, прелесть которой воспринимается обонянием!
— Ваши слова лишь означают, что вы не в курсе экономической ситуации тысяча девятьсот двадцать второго года. Я не сомневаюсь в том, что вы можете заработать шиллинг-другой, продавая свой товар аристократии, но если вы хотите должным образом вернуть мне мои деньги, вам следует рассчитывать на массы. Англия созрела для массового производства, и именно в него и надо вкладывать деньги, что я и делаю со своим капиталом. — Я сложил стопкой ее эскизы и вручил их Дайане. — Измените цвет, золото трудно читается, и хотя я люблю голубой цвет, он слишком бледен, чтобы производить сильное впечатление. Я поручу прибывшей из Нью-Йорка группе исследователей рынка решить, какие цвета могли бы иметь наибольший успех при сбыте.
Я принялся ходить по комнате, как делал, диктуя деловые письма, что позволило мне полностью сосредоточиться на этой проблеме.
— Удалите это затейливое тиснение, используйте простые, понятные буквы, которые сможет прочесть любой. Откажитесь от названия «Тадж Махал». Вам нужно название, звучащее как имя девственной героини романа девятнадцатого века. Давайте-ка подумаем. Как звали всех этих продажных женщин? Лили, Бэлл, Гленкора…
— Я не хочу называть свою продукцию именем какой-то дурацкой викторианской героини!
— Тогда подумаем о чем-нибудь классическом — почему бы… Ну да! Конечно же! Дайана! Вот то, что нужно! Дайана Слейд — очень мило и элегантно, и куда более очаровательно, чем ваше собственное, реальное имя. Мы назовем фирму «Дайана Слейд Косметик», и вы сможете «давать» своим духам имена богинь античности!
— Но какое отношение все это имеет к Индии?
— Совершенно никакого, но на ком лежит ответственность за то, чтобы продукцию покупали?
— На мне! На мне, слышите, вы, противный, вульгарный, гоняющийся за деньгами американец!
Я удивленно повернулся к ней, но, к счастью, удержался от смеха.
Подумав о том, как поступить, я не стал оправдываться, а просто сказал:
— Дайана, когда я был юношей, много моложе вас, я без гроша в кармане приехал в Нью-Йорк с беременной женой, и должен был зарабатывать на жизнь. У меня было псевдооксфордское произношение, я любил классику и страстно ненавидел вульгарность. Однако мне не потребовалось очень много времени, чтобы понять — эти сомнительные достоинства не имеют никакой ценности и не оказывают никакой помощи в таком городе, как Нью-Йорк. Я учился выживанию в суровой школе, Дайана. Надеюсь, что ваш курс выживания окажется более легким, чем мой.
Прошло несколько секунд, прежде чем она ответила неровным голосом:
— Простите меня. Меня просто шокировало, как вы вдруг превратились в навязывающего свое мнение бизнесмена двадцатого века с ярко выраженным американским акцентом.
На этот раз я все-таки рассмеялся.
— Я же говорил вам, что я из Нью-Йорка! Не думали же вы, что я делал деньги, декламируя стихи Катулла, не правда ли? Но, может быть, мне следует снова его процитировать, чтобы убедить вас в том, что доктор Джекил не совсем мистер Хайд: «Vivamus, mea Lesbia, atque amemus…» [5]
«…Da mi basia mille!»[6] — тут же подхватила Дайана, подставляя мне губы для поцелуя. И когда я скользнул руками по ее талии, меня не нужно было убеждать в том, что она действительно самая замечательная девушка на свете.
Следующим утром после завтрака мы отправились покататься на парусной шлюпке. Я уже решил остаться еще на одну ночь в Норфолке, чтобы обсудить вопрос о приобретении имения. Было желательно иметь независимую оценку, но я подумал, что ввиду ветхости дома и отсутствия современных удобств мне удастся приобрести его дешево.
В то время от этих мест Лондон казался таким же далеким, как и Нью-Йорк. Твердо решив, что следующие двадцать четыре часа я не буду заниматься никакими делами, я поднял парус на шлюпке и с Дайаной на румпеле поплыл по Мэллингхэмскому озеру.
Я никогда не ходил под парусом в Ньюпорте, так как чувствовал, что это может повредить моему здоровью. Позднее, когда я перерос свои болезни, я научился управлять парусами, проводя летние отпуска в штате Мэн, в Бар Харборе. Парусный спорт стал моим любимым занятием, но никогда парусная прогулка не была мне так приятна, как в это субботнее июньское утро, когда лодчонка Дайаны плясала на волнах Мэллингхэмского озера. Я любовался то водой, то окружавшим нас пейзажем. Я увидел «остров Мэллингхэм» — слегка поднимавшийся участок суши, где была построена деревня, и легко представил себе, как эти просторы были когда-то морем. Из камышей на нас смотрели неизвестные мне птицы. В прозрачной воде под носом лодки на моих глазах сверкнула небольшая рыбка, и за нею темной тенью ушла в глубину щука. Мне страстно захотелось иметь удочку, и когда я спросил, бывает ли здесь крупная рыба, Дайана рассмеялась и стала рассказывать мне о форели, весившей тридцать пять фунтов. В дальнем конце озеро суживалось, переходя в канал под названием Мэллингхэмская канава. Нам пришлось отпирать висячий замок на цепи, натянутой поперек протоки, чтобы оградиться от посторонних посетителей.
— Но тут мало посторонних, — объяснила Дайана, вставляя дужку обратно в замок, — потому что в Мэллингхэм можно проехать только через Хорси, но это тоже частное владение.
Мы вошли в узкий канал. Когда упал ветер, я взялся за весла, но скоро легкий бриз помог нам уйти в другую протоку, Нью Кат, и, снова поймав ветер с моря, мы вошли в озеро Хорси.
— Вон та ветряная мельница! — воскликнул я, лавируя между извилистыми берегами.
— Какая большая, правда?
Я в одно мгновение понял, что Дайана направила лодку прямо в сторону мельницы, и, залюбовавшись ее вращавшимися крыльями, я чуть не расстался с собственной головой, едва уклонившись от пронесшегося надо мной повернувшегося крыла. Когда я поднял голову, мы уже скользили вверх по узкому каналу, и я увидел поджидавшего нас мельника. Я всегда чувствовал себя неважно на высоте и поэтому отклонил его предложение осмотреть все этажи мельницы, но все же поднялся по первой лестнице, чтобы поглядеть на окружающий пейзаж. Лязгавшие крылья производили такой шум, что я почувствовал большое облегчение, спустившись вниз и приняв предложение Дайаны прогуляться к морю. По дороге я пару раз останавливался — взглянуть на церковь Хорси, спрятавшуюся среди деревьев, и поговорить с крестьянином, копающим клумбу перед одним из каменных коттеджей, которые мне так нравились. Он-то и рассказал мне, что Хорси и Уэксхэм в прошлом были центром контрабандной торговли. Контрабандный груз прятали в амбаре у приходского священника. Если крылья мельницы были повернуты под определенным углом, это служило предупреждением о появлении таможенников. Когда мы наконец дошли до Броугрэв Левел — полей, расстилавшихся прямо у подножья бесконечных дюн, пришлось потратить целый час, чтобы пройти одну милю, но я радовался этому, так как такого удовольствия от ходьбы не получал уже многие месяцы. Я радовался также, что Дайана, идущая рядом, явно забыла обо всех коммерческих тонкостях, которыми я забивал ей голову.
Проселочная дорога шла через поля прямо к дюнам. Это были огромные холмы темного песка, из которого торчали пучки морской рупии, окруженные травой, колышущейся на ветру'. У подножья дюн ветра почти не было, но когда мы взобрались наверх, я услышал его свист, сливающийся с гулом открывшегося взору моря. Подъем оказался утомительным, и, хотя мне хотелось остановиться и отдышаться, я продолжал карабкаться наверх, пока не оказался на вершине самой большой дюны.
Горизонт был ясным. Волны ритмично разбивались на долгих милях пустынных песков, а над нашими головами вовсю кричали чайки.
Я все еще смотрел в сторону Голландии, находящейся по ту сторону моря, когда Дайана сбежала по склону на берег. Она что-то кричала мне через плечо, однако ветер уносил ее слова раньше, чем они успевали долететь до моих ушей. Мною овладел восторг. Скинув полные песка туфли и стянув носки, я прыжками устремился вниз, к Дайане. Песок на пляже под моими ногами был твердым, и я побежал, окрыленный поглотившим меня чувством свободы.
Дайана играла с волнами прибоя.
