— Сюда, сюда! — кричала она, как бы «бросая» носком ноги в мою сторону разлетавшуюся брызгами воду. Я храбро кинулся в волны, закричал, и тут же выскочил на берег. Даже свежее летнее течение со стороны Лабрадора не могло быть холоднее Северного моря в начале июня, и я, услышав смех Дайаны, понял, что она и ног не замочила!
— Несносная девчонка! — бросился я к ней, но она увернулась и помчалась обратно к дюнам.
Когда я схватил ее обеими руками, мы оба, запыхавшиеся, уже были в небольшой, закрытой от ветра лощине между холмами. Скоро мы отдышались, звон у меня в ушах прекратился. Согревшись под неожиданно теплыми лучами солнца, я сел, пригладил волосы и стал следить за чайками, кругами летавшими в небе.
— Я пытаюсь припомнить что-нибудь подходящее из Теннисона, — заметил я, — но, видно, мою память на стихи унес ветер.
— Какое счастье! Я всегда стараюсь избегать Теннисона, этого безнадежно сентиментального викторианца!
— При первой же возможности я дам вам почитать томик его стихов, — проговорил я и стал целовать Дайану.
Мы разгорячились во время нашей гонки по пляжу, и поэтому нам показалось совершенно естественным раздеться.
— Полагаю, что в таких обстоятельствах мне следует быть осторожным, — прошептал я. — Единственный недостаток этого экспромта в том, что нельзя заранее подготовиться.
— Мой дорогой Пол, уж не думаете ли вы, что я имела в виду именно эту лощину, когда мы утром выходили из дома?
У меня вырвался радостный возглас, я перекатился на спину и потянул ее на себя.
Стало еще жарче. К нашим покрывшимся потом ногам прилип песок, и при каждом движении мы чувствовали между нашими телами песчинки. Горло у меня пересохло, и я не видел ничего кроме песка, пучков рупии на дюне и необъятного неба, на фоне которого дрожала воздушная дымка. Свет слепил мне глаза. Я собрал вместе все нити наших движений и связал их в узел изысканного апогея.
Дайана вскрикнула. Я крепко обнял ее, потом откатился, моих век мягко коснулось северное солнце. Когда ко мне вернулась способность соображать, в голову пришло множество мыслей, и все достаточно неприятные. Но во всех был здравый смысл. Я с гримасой сел. Ворвавшийся в лощину ветер вызвал у меня дрожь, и мне стоило большого усилия приступить к своим обычным уловкам, чтобы эта моя новая связь оставалась вполне цивилизованной и безопасной.
— Да, должен признаться, что вы в высшей степени привлекательны, как в постели, так и вне ее, — радостно сказал я Дайане, потянувшись за рубашкой. — Правда, я не могу вспомнить, когда у меня в последний раз был такой прелестный уик-энд. Но вы отнюдь не должны заблуждаться на мой счет, понимаете? Так много женщин — разумеется, куда менее умных, чем вы, — думали, что я, соглашаясь на приятное времяпрепровождение, способен влюбиться. Я же считаю, что это отнимает слишком много времени, и с радостью оставляю эту возможность более молодому поколению. Некоторые женщины — вы- то, конечно, в эту ловушку никогда не попадете — думают, что я жду не дождусь предлога для развода с женой. В действительности же моя жена меня вполне устраивает, и у меня нет намерений когда-либо расторгнуть свой брак. Короче говоря, я не изображаю одержимого любовью деревенского парня, не бегаю от любовниц, но и не играю в развод.
Воцарилось молчание. Дайана слушала меня очень внимательно, положив руки себе на грудь, ее большие темные глаза были серьезны. Я уже пытался вспомнить, где мой носовой платок, готовясь вытирать неизбежные слезы, как она, по-видимому с искренним восхищением, воскликнула:
— О, я думаю это вполне разумно! Если бы только мой отец был способен так же хорошо организовать свою жизнь, как вы!
Это заявление сбило меня с толку. Я так хорошо приготовился к ее разгневанному крику, как я опасен для всей прекрасной половины человечества, так взвешенно обдумал защиту честной игры между нами, что растерялся и не смог ничего ответить Дайане. В какой-то момент мне все же показалось, что мое предупреждение пропало даром, но она радостно проговорила:
— Не значит ли это, говоря коротко и ясно, что вам было бы наплевать на мое желание выйти за вас замуж? Но даже миллионер не может соблазнить меня браком! — заявила она и стала одеваться.
— Вот именно, — сухо отозвался я. Все это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Но разве вы не хотите иметь детей?
— Разумеется! Но вам вовсе не нужно жениться, чтобы иметь детей.
Я почувствовал, что сильно побледнел, но все же прекрасно владел собой. Думая о том, может ли быть что-либо опаснее лишенного эмоций интеллектуала, я смеясь проговорил:
— А вам вовсе не нужно выходить замуж, чтобы прослыть идиоткой! Это свободная страна, Дайана, и вы можете думать все что вам угодно, но, умоляю вас, попытайтесь убедить в этом невинного ребенка… Но это уже ваши проблемы. Пока вы не делаете их моими, у меня нет права вас критиковать.
— Вы говорили, что у вас умерла дочь… А других детей у вас нет?
— Нет.
— О! Поэтому-то вам и не нравятся дети?
— Я не хотел бы говорить об этом. — Я старался не думать о своей болезни. Я поднялся и сунул сжатые в кулаки руки в карманы. — Но я отвечу так: я не желаю иметь ребенка, и если бы какая-нибудь сумасбродная женщина заявила мне, что беременна, я тут же прервал бы с ней всякие отношения. Беременность — кратчайший путь к прекращению любых дел со мной, и я прошу вас об этом не забывать.
Лицо Дайаны побелело. Я внезапно понял, что мое хладнокровие, что называется, забуксовало, голос стал резким, а тон просто грубым. Устыдившись, я отвернулся.
— Пошли домой. — Я коснулся ее руки и секундой позже почувствовал облегчение, когда она вложила свою руку в мою. — Я не должен был с вами так говорить, — сказал я. — Простите меня.
— За что? Я приветствую честность, — отозвалась Дайана. — Мне нужно знать, что обо мне думают. И я верю в честные, правдивые отношения.
— О да, и я тоже, — с готовностью заметил я и с горечью подумал обо всех тех «правдах», о которых никогда не смог бы ей рассказать.
О'Рейли организовал мне встречу с отцом юного Джеффри Херста, старшим партнером фирмы «Херст, Ригби энд Эштон», в два часа пополудни, но, к сожалению, этот разговор оказался отнюдь не из приятных. Я так привык иметь дело с неприступными корпоративными законниками с Уолл-стрита, что почувствовал себя неловко, оставшись один на один с тихим джентльменом из английской провинции. Господин Херст явно настолько чувствовал себя гот loco parentis[7] Дайаны, что не мог относиться ко мне без предвзятости. Я рассказал ему о своем интересе к дому и обсудил юридические последствия того факта, что Гарри Слейд не оставил завещания, но разговор наш был трудным, и я решил больше с ним не встречаться. Покупку может оформить и мой поверенный, О'Рейли выяснит все мелкие подробности этого дела, а Филипп Херст пусть сколько угодно вынашивает свои возражения.
Больше не оставалось никаких препятствий к покупке дома, поскольку сводный брат Дайаны спешил отделаться от него. Я убедил Дайану, что ее беспокойству по поводу Мэллингхэма пришел конец, и мы решили отпраздновать это, проведя следующий уик-энд в Париже. Я подумал, что мог бы купить ей какую-то одежду, но тут же отогнал эту мысль. И причина была не в том, что я не собирался одеть ее как следует, у лучшего портного. Просто мне очень хотелось провести еще один уик-энд в Мэллингхэме. Однако, учитывая, что она устроила мне самый прекрасный уик-энд за долгие годы, было только справедливо отплатить ей тем же, организовав его по собственному плану.
Я с трудом пытался сосредоточиться на делах, ожидавших меня в Лондоне, настолько я был поглощен воспоминаниями о Мэллингхэме! Возвратившись на Керзон-стрит, я почувствовал себя совершенно не подготовленным к тому, чтобы войти в нормальное русло повседневной жизни, и это лишь подчеркнул вопросительный взгляд встретившей меня мисс Фелпс. Я едва удержался, чтобы не повернуться и уйти.
