сознании. Она сощурила глаза от яркого света, а когда открыла их снова, я увидел: она близка к тому, чтобы расплакаться. Я попытался придумать какие-то подходящие слова. «Простите меня» — казалось не столько глупым, сколько неуместным. В конце концов, я сделал лишь то, что она хотела. «Дурочка» — звучало бы не по-рыцарски. «Боже мой, какая неприятность» — было бы честным, но вряд ли самым любезным из возможных комментариев джентльмена, непреднамеренно лишившего леди девственности. Я непроизвольно задумался над возвышенным викторианским выражением, обозначавшим это действие как «срывание цветка», когда она проговорила еле слышным голосом:
— Почему вы сердитесь? Я была нехороша? Сделала что-то не так? Пожалуйста, скажите, чтобы я не повторила ошибку.
— Мое дорогое дитя… — было трудно понять, с чего следовало начать, но мне все же удалось добиться некоторого подобия хороших манер. — Вы самая очаровательная и привлекательная девушка, — совершенно искренне проговорил я. — Вы показались мне восхитительной. Но вы сделали плохо, не сказав мне о своей… неопытности.
— Если бы я это сделала, меня здесь не было бы, — ответила она с вызывающей беспокойство проницательностью. — Отец всегда говорил — большинство мужчин считают, что иметь дело с девственницами просто скучно.
— Ваш отец, — сказал я с необъяснимым чувством досады, — не имел права забивать вам голову своими сомнительными суждениями в области сексуальной практики. Мужчины не должны обсуждать такие вещи со своими дочерьми.
— Что вы можете знать об этом? — она явно обладала способностью быстро восстанавливать силы — ее слезы исчезли, и теперь уже она досадовала не меньше моего. — Что, у вас когда-то была дочь?
Последовавшее за этими словами молчание показалось мне сильно затянувшимся, хотя на самом деле прошло, вероятно, не более десяти секунд. Одна из них ушла на воспоминание о Викки с ее светлыми локонами и фиалковыми глазами, на второй секунде память вернула меня к ее рождению и детству в той убогой квартире… С четкостью кинофильма промелькнули кадры — воспоминания о смерти моей первой жены, о том, как Викки росла у моей матери, как она гуляла со мной по Пятой авеню, каталась на коньках в Центральном парке, как хороша она была на своем первом балу, о расторгнутой помолвке и поездке в Европу, чтобы прийти в себя после постигшей ее неудачи, о возвращении в Нью-Йорк… «Я дам для тебя другой бал, Викки, только возвращайся!» Мерцающие свечи, вальсы Штрауса, последние могикане Четырехсот семейств вокруг леди Астор, сливки старого Нью-Йорка и наконец обращение Викки ко мне с сияющими, как звезды, глазами: «О, папа, господин Да Коста такой красивый…»
Фильм кончился, остался только темный экран. Я был в другом мире, на другом континенте, с другой женщиной.
— У вас была дочь? — повторила вопрос Дайана Слейд.
— Да, — отвечал я, — у меня когда-то была дочь. Она умерла.
— О, простите… простите меня… я не хотела вызвать у вас горьких воспоминаний…
— С той поры прошло уже очень много времени. Целых шесть лет. Она умерла в 1916 году.
Я встал с кровати, надел халат, коснулся пальцами манускрипта на ночном столике и гардины у окна, пытаясь восстановить контакт с действительностью. Я был в Лондоне со странной маленькой девушкой, цитирующей избитые изречения Катулла и своего чудаковатого отца, демонстрируя тем самым смесь псевдоутонченной эрудиции. При всех этих странностях она откровенно одурачила меня, доведя до близости с девственницей. Кроме того, она надеялась занять у меня десять тысяч фунтов. Теперь мне предстояло понять, была ли она воплощением грядущей беды, или же самым многообещающим ребенком из тех, кому я когда-либо пытался покровительствовать. И мои мысли, к счастью уцепившиеся за эту дилемму, понемногу вползли обратно в реальность.
— А теперь, дорогая, — отрывисто заговорил я, завязывая пояс халата и повернувшись к ней лицом, — как бы вы ни были очаровательны и восхитительны в постели и как бы вы ни были прелестны сейчас, я не выполнил бы своего дружеского долга перед вами, если бы не обратил ваше внимание на то, что сегодня вы вели себя более чем безрассудно. Не желая вдаваться в банальные подробности, могу уверить вас в том, что существуют менее неприятные способы лишиться невинности, чем выбранный вами. Кроме того, я, вероятно, не проявил бы такого рвения, чтобы привезти вас сюда, если бы знал о вашей девственности, но это, разумеется, никак не отразилось бы на наших деловых отношениях. Как бы странным вам это ни показалось, я не ссужаю деньги под сексуальные достоинства моих клиентов, и если вы думаете, что теперь вы как на крыльях преодолеете путь к десяти тысячам фунтов, то большее заблуждение трудно представить. Достаточно ли ясно я говорю?
Она молча кивнула. Лицо ее покрылось болезненной бледностью.
— Позвольте дать вам один совет, который упустил из виду ваш словоохотливый старый отец. Не идите ва-банк, рискуя забеременеть. Аборты могут оказаться весьма неприятным делом. Если мужчина предлагает воспользоваться противозачаточными средствами, не отвергайте этого предложения легкомысленной репликой. Быть острой на язык прекрасно, но не тогда, когда это может привести к большим переживаниям и неприятностям. Занимайтесь на здоровье свободной любовью, но прошу вас, делайте это со вкусом и умно, а не вульгарно и бездумно. И я опять должен спросить вас — все ли вам достаточно ясно?
Она стыдливо опустила голову, и я увидел, как задрожали ее губы, прежде чем она успела их сжать в жесткую линию.
— И последнее, что вам должен был сказать отец, — сухо продолжал я, — остерегайтесь женатых миллионеров среднего возраста, без угрызений совести и с подмоченной репутацией. Вы славная девушка, Дайана, и очень мне нравитесь, но я не совсем монстр и не хочу вам навредить. Представляете ли вы себе, что делаете, связываясь со мной таким образом? Будьте реалисткой! Свободная любовь это хороший спорт, но он может превратиться в самую грубую, жесткую игру. Общайтесь с юношами вашего круга, пока не найдете партнера, который мог бы относиться к вам так же небрежно, как гурман, успевающий съесть полдюжины устриц во время перерыва между лекциями, швыряя скорлупу через плечо в мусорный ящик.
Она даже не улыбнулась. И наконец заставила себя сказать тихим голосом, в котором звучали гнев и испуг.
— Вы даете мне отставку, хотите от меня избавиться.
— Разве вы не понимаете, что так для вас будет лучше? — Она не ответила. — Мне кажется, вы сами не знаете, чего хотите, — резко сказал я. Мне удалось направить разговор так, что теперь я подводил ее к высшему испытанию, но я знал — она ни о чем не подозревает. Знал — она застигнута врасплох, и, когда я отпущу пружину, у нее не будет шансов прибегнуть к притворству. Если она шагнет в яму, которую я усердно рыл перед ее ногами, мне придется волей-неволей умыть руки, но если она обойдет ее… тогда мне удастся еще раз хорошо повеселиться.
— Чего же вы в действительности хотите, Дайана? — с враждебной ноткой в голосе спросил я, а затем, резко повернувшись, сел на кровать рядом с ней, мягко обнял ее за плечи и заговорил своим самым медовым голосом: — Вы можете сказать мне, я пойму! Дело не только в деньгах, не так ли? Вам нужен кто- то, кто заботился бы о вас, заменил бы вам отца. Кто-то, кто бы… в общем, все эти разговоры о свободной любви были не больше чем позой, разве нет? Вы хотите выйти замуж. Вам нужен какой-то добрый, понимающий мужчина, который заботился бы о вас постоянно. Вы хотите…
Она грубо сбросила мою руку. Мальчишечье лицо под спутавшимися волосами, с громадными, пылавшими темным пламенем глазами, внезапно оказалось в нескольких дюймах от моего.
— Я хочу Мэллингхэм! — выкрикнула эта девочка, и мелкие черты ее простого лица исказились от разразившихся рыданий. — Мне нужен мой дом! Мне нужна единственная на свете вещь, которая никогда не меняется, единственная вещь, которая всегда здесь, и я сделаю все, чтобы ее получить, слышите вы, все!..
Она умолкла. Я сразу же выпустил ее и встал. В глазах у нее стоял страх.
— Ну, дорогая, — сказал я, когда стало ясно, что она не в состоянии говорить, — позвольте мне вас поздравить.
Она посмотрела на меня с тупым удивлением.
— Я уважаю стремление к достижению поставленной цели, — продолжал я. — Это единственная
