многочисленных способов преподавания, но он не обеспечивает индивидуализации обучения, приспособления к каждому ученику, так что этот метод не есть программированное обучение в современном смысле слова. Это не самый эффективный и оптимальный путь обучения. А гальперинцы верят в него, они не хотят от него отказываться, они упорно защищают свою работу! Послушаем споры ученых: они зачастую бывают излишне горячи, иногда пристрастны, иногда даже веселы. Особенно оживленны они, когда в них принимает участие Жинкин, прекрасный полемист и страстный приверженец адаптивных обучающих машин. Он особенно саркастично доказывает порочность метода умственных действий.
— Как же вы можете заранее предписать порядок действий мозгу ученика, если совершенно не представляете, как природа приводит в действие этот уникальный инструмент? — спрашивает он Гальперина. — Вы не знаете, что делается в голове ученика, и никто не знает, а вы делаете вид, что знаете. Вы составляете перечень действий, которые, не раздумывая, должен выполнить ученик, и считаете их самым прямым путем к цели. Но откуда такая самоуверенность? Мы не настолько хорошо знаем даже анатомию, чтобы сказать, как человек ходит, что он там включает, что выключает. Человек сам учится ходить — а как? — загадка. Человек двигает пальцами, не зная, каким образом нервы управляют мышцами. Он видит, не понимая, как изображение кодируется и передается из глаз в мозг. Переваривает пищу, не отдавая себе отчета в том, как функционирует желудок! Ведь верно же?
У некоторых присутствующих недоумевающий вид: действительно, это так очевидно, а мы об этом как-то не задумываемся.
— Тем более мы не знаем, что делается в голове, — продолжает Жинкин. — Не знаем, а мыслим и даже пытаемся чему-то учить наш бедный мозг. Счастье, что мозг — это адаптирующаяся система, способная обучаться. Но мы этим можем дурно воспользоваться, обучая его ходить не на ногах, а на руках. Конечно, мозг можно заставить обучаться разными способами, но наша задача — найти оптимальный. И самое лучшее пока — опереться на природу, как мы это делаем при ходьбе.
Гальперин возмущен:
— Как это на природу?! Ученик мо жет надумать все, что угодно. Вы не можете предугадать результат. А мы должны ему точно задать, что именно он должен делать.
Жинкина не собьешь:
— Нет, результат будет тот, который вы хотите. Обратная связь! Учитель или адаптивная машина проверит, что ученик получил, и подскажет ему, если он решил неверно. «Надо переделать такое-то место, и вы получите, что нужно». Ученик решает задачу за задачей, и идет от простых вещей к более сложным, и со ступеньки на ступеньку переходит сам. Что бы ни сказал учитель и чего бы он ни недоговорил, в мозгу ученика всегда возникнет нечто свое, почерпнутое из прежнего опыта. Но чтобы «это» возникло, ему надо что-то сказать, а потом проверить, возникло ли то, что полагается. Как возникло — это тайна, но это обязательно возникнет. Ученику дали решить задачу — он начинает ее решать и видит: ее можно решить и так, и так, и этак.
И самая важная вещь — то, что происходит при этом в его голове. Ученик всегда радуется такому переходу — это и есть путь маленьких открытий.
Гальперин саркастически:
— Один догадывается, другой нет.
Жинкин:
— Надо добиться, чтобы он обязательно догадался. У нас есть мощное средство — обратная связь, постоянный контакт между учеником и учителем, диалог между ними. Его цель — проверить, каким путем идет мысль ученика. Путь же мысль выбирает сама. И эта ее способность — самостоятельность, самобытность, уникальность для каждого индивидуума — должна вызывать особенно внимательное отношение. Мы не имеем права насиловать ее, сбивать с пути, пока не знаем, что там в действительности происходит. Конечно, когда перед учителем — огромная аудитория, много учеников, обратная связь с ними неполная. А вот если бы я мог поговорить с каждым учеником, потом в зависимости от его реакции изменить объяснения, затем снова поговорить с ним, затем снова приспособиться к его восприятию, если бы я мог программировать свою лекцию сорок раз, когда передо мной сорок слушателей (то есть, если бы я был не человеком, а машиной), — это было бы стопроцентное программированное обучение. Особенность нового подхода и состоит в том, что мы строим обучение для каждого учащегося, адаптируемся к каждому. Программирование подводит к тому, что каждый работает самостоятельно в меру своих способностей, пусть с учителем, пусть с обучающей машиной. Но думает сам! Соображает! А если вы долбите ученику шаг за шагом: сделай это, сделай то, сделай так-то, этак-то, то вы ему привьете навык, а мыслить не научите. Вы диктуете ему перечень действий, он их исполняет: тра-та-та, тра-та-та, и все. И это называется «научился»! Этак вы скажете, что можете научить ребенка ходить, написав ему, какие мышцы и как включать?
Захаров вставляет реплику:
— Приговаривайте: левой-правой, левой-правой — научите.
Все двадцать человек, набившихся в небольшой кабинет Берга, смеются.
— Тогда было бы, как с сороконожкой, — подхватывает шутку Жинкин. — Не знаете? Как только она задумалась, какой ногой ей сделать следующий шаг, двадцать пятой или там тридцатой, у нее сразу наступило торможение по Павлову. Не может ни шагу, не знает, какой ногой ступить. Всю жизнь бегала не задумывалась, а тут задумалась.
Все хохочут, и кто-то за спиной, слышу, рассказывает:
— Внук спрашивает деда: «Дед, куда бороду кладешь, когда спать ложишься — на одеяло или под?» — «Не знаю», — говорит дед. Стал спать ложиться, задумался. Положил на одеяло, как-то неловко. Под одеяло — тоже как-то не так. Проворочался до утра.
Когда все успокоились, Жинкин продолжал:
— Значит, хожу я седьмой десяток лет, а как и что я при этом делаю, не знаю.
— Зато вы и ходите как обыватель, — вставляет Гальперин. — Та-ак, кое-как. А спортсменов и солдат учат ходить как следует.
— Так это же все придумано: французский шаг, и японский, и как нацисты вышагивали. Тому, что придумано, обучить несложно. Я говорю об естественном движении. Происходит-то оно без осознавания. Человек и мыслит без осознавания!
— А можно через осознавание.
— Обязательно без осознавания.
— Нельзя!
Все: Ха-ха-ха!
— Вы только дело испортите, получится, как с сороконожкой, — повторяет Жинкин.
— Значит, вы бросаете человека в воду и говорите: учись плыть? — снова спрашивает Гальперин. — Ведь пловцов обучают!
— Обучают только придуманным движениям: баттерфляю, кролю и всему прочему. Движению, как таковому, обучить нельзя, во всяком случае, до тех пор, пока мы не узнаем, как оно происходит. Двигаемся мы по строгим правилам, а каким – не знаем. Думаем, а не знаем, по каким правилам. Самонадеянно это — приравнивать процесс плавания и мышления. И на оба процесса выдавать план действия, перечень «умственных действий». Разные это процессы.
— Пусть с учителем, пусть с адаптивной машиной, но ученик должен обязательно думать самостоятельно, а не коситься каждую секунду на какой-то план действий. Только тогда мы получим желаемый результат, — настаивал Жинкин.
— Если только получим, — возражает Гальперин.
— А вы пробовали?
— А вы?
— Конечно, — отвечает Жинкин.
— И как вы это делаете?
— Очень просто. Я составляю требуемую программу, и если выясняется, что я это сделал плохо, программирую снова, по-другому.
— И мы также. Но вот, допустим, вы построили программу, в каком она у вас виде?
