голоса и двадцати лет.
— Да, — подтвердила она.
— Могу я поговорить с ним? Это Женя.
Что-то эта Женя совсем не производила впечатления брошенной женщины.
Владимир Борисович сказал Маше соединить его с позвонившей. Маша стиснула зубы и усилием воли заставила себя положить трубку и не подслушивть.
— Володька, это за что спасибо-то? — изумленно вопрошала Женька.
Он хмыкнул:
— Да так, хотел одну девушку проверить. Просто не знал, кому еще можно послать цветы, чтоб это не поняли неправильно.
— Я-то пойму, а вот муж мой… Ты о нем подумал?
Владимир засмеялся:
— Как будто ты его не знаешь. Все он прекрасно воспримет.
— Ну ладно. За букет все равно спасибо. Просто чудесный.
— Да?
— А ты что, даже не выбирал его?
— Нет. Скажешь спасибо Маше при случае.
— Какой Маше?
— Моей новой секретарше.
— А… приятный у нее голос. Только ты смотри, как бы тебе эта проверка боком не вышла.
— Как-нибудь справлюсь.
— Счастливо, Володь.
— Пока.
Закончив разговор, он вызвал к себе в кабинет Машу.
— Закрой дверь, пожалуйста.
Он ожидал отказа. Он ожидал вопроса, что это за Женя и к чему эти цветы. Он бы ответил. Но Маша закрыла дверь и посмотрела на него, может быть, с чуть более напряженной улыбкой, чем обычно.
«Готова ли ты смириться с тем, что будешь у него не единственной?» — спросила она себя. Что-то это была не очень привлекательная перспектива, о чем бы там ни говорил их договор. Но готова ли она ко второму варианту: уволиться, гордо развернуться и уйти? И опять остаться одной на неопределенное время? Как скоро она решится на повторную попытку? О нет, сейчас она еще очень живо помнила все свои мучения на почве сексуальной неудовлетворенности. И потому Маша улыбнулась и направилась к креслу Владимира Борисовича.
Ни во вторник, ни в среду Маша так и не предъявила ему ни одной претензии. Неужели ее настолько не тронул этот букет другой женщине? То есть определенно тронул, он видел, что-то изменилось в ее взгляде, в ее отношении к нему. Крайне неприятно было чувствовать себя обманщиком. И Владимир испытывал острое желание купить цветы Маше, словно провинившийся муж, и объяснить все насчет Жени. Но сказав «А», говори и «Б». То есть вслед за цветами и признанием надо будет как минимум признаться, что ему хочется более личных отношений. Так? Или нет?
Глава 11
В четверг утром Маша поехала к матери в больницу. Наталья Павловна уже неделю лежала в стационаре, пока ее готовили к операции, которая должна была начаться сегодня в десять утра. Зашел главный хирург.
— Наталья Павловна, в последний раз спрашиваю, сознаете ли вы весь риск экспериментальной операции? Существуют гораздо более проверенные и безопасные способы продлить вашу жизнь лет на десять.
— А потом опять операция? Нет, спасибо. Я предпочитаю один раз рискнуть.
Хирург покачал головой и вышел.
Маша сжала руку матери.
— Мам…
Она не знала, что сказать.
— Знаешь, Маш, я ведь однажды чуть не вышла замуж.
Вот это была новость.
— Когда?!
— Шесть лет назад. За мной ухаживал один из молодых докторов. — Наталья Павловна засмеялась. — В смысле, он был доктором физико-математических наук. Он был на пять лет младше меня. Хотя почему был… Он и сейчас есть. Его тогда звали в Церн, в Германию, а он звал меня с собой. Я побоялась уехать.
— Мам, но я бы справилась и одна…
— Я знаю, Маш, — хмыкнула Наталья Павловна. — Дело не в тебе. Просто я ужасная трусиха: побоялась разницы в возрасте. Ну и потом, я уже привыкла к свободе и побоялась брать на себя ответственность за семейную жизнь.
Наталья Павловна закрыла глаза.
— Он написал мне недавно по электронной почте. Сказал, что возвращается в Россию и будет рад навестить меня. Сказал, что я была не права и его чувства не просто увлечение.
— Когда он приезжает, мам?
— Не знаю, — она улыбнулась. — Если операция окажется удачной, думаю, я снова рискну и выйду за него замуж.
— А если… нет?
— На нет и суда нет. Значит, хорошо, что не испортила человеку жизнь.
Потом Маша сидела в больнице, не в силах оторваться от стрелки часов. Она знала, что операция должна была продлиться до самого вечера, и у нее было время сходить перекусить и даже поспать, но она сидела в больнице и пыталась мысленно придать матери сил.
Стрелки подползли к полудню. Потом к двум часам. К четырем. К шести…
В полседьмого к ней подошел главный хирург.
— Маша.
Она посмотрела на него, уже по выражению лица сознавая, что все, надежды на лучшее нет. И врач, в подтверждение ее мыслей отрицательно покачал головой. Маша до боли прикусила губу.
— Вероятность успешного проведения этой операции восемьдесят процентов, — напомнил он. — Но риск всегда есть.
— Да, я знаю. Мама все равно настояла на ней, — едва слышно отозвалась она. У нее никого не было, кроме матери. И теперь она осталась совсем одна.
— Что… что мне теперь следует делать? — спросила она у врача. — Наверное, получить справку о… о…
— Езжайте домой, выспитесь, поешьте как следует. Все формальности уладим завтра.
Маша абсолютно не помнила, как она добралась домой. Просто в какой-то момент обнаружила себя на кухне в их с мамой квартире. Увидела неоткрытую пачку сигарет, которую мама имела обыкновение вертеть в руках. Когда-то она курила, потом, когда стала ясна необходимость операции, бросила, но привычка покупать сигареты у нее осталась. И серебристая пачка лежала на столе. Несправедливо, что вещи остаются жить гораздо дольше людей. Почему они не умирают вместе с хозяевами? Остаются в квартире как напоминание о человеке. Вот здесь она любила сидеть, вот из этой кружки — пить чай, а вот ее любимые туфли… Маша даже не представляла раньше, что вещи, бездушные, безразличные, могут вызывать такую ненависть. Просто потому, что мама умерла, а они — остались. Как так можно?
«А ты думала, они просто истают?» — спросила она себя, закусила губу и заплакала.
