ударило в макушку. Еще один.
— Твою мать, Данфейт, дыши!!!
Дани открыла рот и вдохнула горячий, обжигающий воздух.
— Вернулась! — произнес кто-то над ее головой.
— Данфейт, — услышала она осипший голос Кимао.
— Я здесь, — так же глухо произнесла Дани и попыталась открыть свои глаза, но теплая ладонь легла на них и отрезала от света.
— Они еще не привыкли. Потерпи немного, — прошептал Учитель.
— Кимао… — простонала Данфейт. — Кимао…
— Все хорошо, — ответил зрячий, протягивая ей свою руку и прикасаясь холодными пальцами к такой же холодной ладони. — Ты долго, Donefaitu, я начал беспокоиться.
— Я больше никогда не захочу поцеловать тебя! — ответила Данфейт и сжала его пальцы, что было силы.
Ее глаза распахнулись и яркий свет ослепил на мгновение. Она повернула голову и посмотрела в сторону. Там, сквозь туман своих слез, сквозь тень своих длинных ресниц, она видела человека, который был с ней в том Мире.
— Кимао… — позвала Данфейт, понимая, что образ его затмевает пелена, опускающаяся на глаза.
— Спи, Дани, спи… — произнес зрячий и прикрыл свои веки.
Глава 19
Данфейт проснулась в знакомой комнате. Это было то место, где она провела последние пять лет. Дани прищурилась и осмотрелась. Точно. Ее комната. Задернуты шторы, но за окном, судя по всему, полдень.
Данфейт встала с кровати и побрела в ванную. Выпрямившись перед зеркалом в больничной ночной рубашке, она хмыкнула. Все было на месте. Горбинка на носу, грудь четвертого размера, развитые мышцы живота… Депиляция… И остриженные, точно, как до процедуры, волосы.
— Могли бы и длинные оставить, — пробурчала себе под нос Данфейт и пошла в душ.
Кимао вошел в ванную без стука. Присев на сидение унитаза, он закинул ногу и за ногу и, подперев подбородок кулаком, посмотрел на Данфейт, которая, от подобной наглости, даже не нашлась, что ответить.
— Как себя чувствуешь? — спросил Кимао, продолжая изучать линию изгиба ее шеи и контуры груди, приоткрывшейся его взору с этого места.
— Нормально, — ответила Дани и, повернулась к нему спиной, облокачиваясь о борт ванной, в которой сидела.
— Еще бы, — хмыкнул зрячий. — Три дня спать!
— Три дня?! — опешила Данфейт и обернулась.
— Я проснулся вчера утром, а ты вот проспала до обеда сего дня.
— А где Учитель?
Она хотела его увидеть. Увидеть и обнять, не смотря на то, что прокляла его в последний раз, когда заглядывала ему в глаза…
— Как обычно, изучает что-то в кабинете.
— Почему мы здесь, на Мийе?
— Не думаю, что тебе требуются пояснения.
— Значит, наши 'пустышки' здесь есть. А еще где?
— Не важно.
— Ты так и будешь 'сверлить' мою спину или предоставишь мне возможность помыться?
— Мойся, — произнес Кимао, но с места не сдвинулся.
Данфейт отвернулась от него и закрыла свои глаза, расслабляясь в теплой воде.
— Нам необходимо поговорить, — нарушил тишину Кимао.
— Не уверена, что сейчас хочу услышать твою историю.
— А я не уверен, что смогу рассказать тебе ее позже.
— Не переживай. Я попрошу сестру рассказать мне все. Она, ведь, в курсе твоих тайн?
— Не хочешь слушать — так и скажи! — разозлился Кимао и поднялся на ноги.
— Мне не нужен рассказ прихожанина, который пришел покаяться Юге в своих грехах! — закричала Данфейт и вновь обернулась к нему. — Жалеть тебя я не стану, только осуждать! Так что, говори, раз готов! А если нет — проваливай к Амиру из моей ванной!
— Злишься на меня… У тебя нет такого права! — закричал Кимао, указывая на нее пальцем.
— Кто-то ведь должен и злиться на тебя. Не всем же бояться!
Кимао опустил руку и злорадно улыбнулся.
— Сейчас ты вызываешь во мне только гнев. В твоем представлении лишь ты одна являешься безгрешной в этом мире. Тебя 'связали', тобой воспользовались, тебя принудили… Бедная, несчастная Данфейт. Однако, когда тебе хреново, ты, молча, принимаешь мою помощь и не вспоминаешь о том, насколько я тебе противен! Целуешь и сжимаешь мою руку, будто я — последний человек в этом мире, который нужен тебе. Послать меня при сокурсниках и друзьях — это тебе по плечу, а вот принять меня, таким, какой я есть — нет!
— А с чего ты взял, что я жалею себя? Я ничем не лучше тебя, и, так же, как и ты, я презираю себя! Что, легче стало? Сама не знаю, зачем вернулась. Нужно было остаться и показать тебе sihus!
Кимао сжал руки в кулаки и подошел к ней, нависая, словно облако тумана над некогда солнечной долиной, заслоняя собой сияние Амира.
Данфейт подняла свою голову и заглянула зрячему в глаза.
— Знаешь, когда я впервые увидела тебя, когда присмотрелась, то ничего, кроме страха, не испытала. Сейчас же я смотрю в твои глаза, наполненные гневом, и мне хочется смеяться. Ты — погрязший во лжи, так же, как и все остальные, ничего, совершенно ничего не хочешь менять! Стремление к подчинению — вот ваша сущность. Кто сильнее — тот и прав. Давай, ударь меня! Я ведь сука, как никак!
Кимао схватил ее за волосы и, нагнувшись, пристально посмотрел в глаза. Темно-карие, большие глаза, в которых стыла ее боль и бессилие. Она бросала ему вызов. Зачем? Чтобы не слушать? Чтобы заглушить собственные эмоции и чувства? Чтобы не позволить ему заглянуть ей в глаза и понять, что она все так же слаба, как и прежде?
— Двадцать пять лет назад я и мать Орайи погибли на Сатрионе, — произнес Кимао. — В те дни технология трансплантации была уже разработана и активно использовалась. Выращивали клонированные копии тел живых людей, и мои в том числе. После взрыва отец попросил Совет разрешить ему трансплантировать наши оболочки, однако, зрячие ему отказали. Они боялись, что энергия термоядерного взрыва повлияла на наши 'тонкие' тела и теперь мы станем не теми, кем были до своей смерти. Отец наплевал на запреты, и произвел процедуру сам, использовав тело ни в чем не повинного ребенка. Мать Орайи он вернуть не смог. Она отказалась возвращаться, так же, как и Имайя. Когда Сатрион взорвался, мне было двадцать три года. Меня заперли в теле, которому едва исполнилось пять… Я очень плохо помню свою прошлую жизнь. Это тело всегда влияло на меня, стирая воспоминания из сознания, которые противоречили возможностям пятилетнего ребенка. Способности к управлению энергии, которые я обрел после транплантации, повергли в шок даже моего отца. Я разрушал предметы, расщепляя их на элементарные частицы и синтезируя вновь. К десяти годам отец уже не мог совладать со мной. Мать помогла. К ее мнению я всегда прислушивался. Она была авторитетом, перед которым я преклонялся. Постепенно самоконтроль вытеснил из моей жизни все эмоции. Только самообладание представляло ценность для меня. Я не имел права радоваться, злиться, завидовать, жалеть. Я не имел права любить, ведь это могло закончиться для кого-то слишком плохо. Когда мне исполнилось шестнадцать, моя мать заразилась 'синей смертью'. От трансплантации мама отказалась наотрез и отец согласился ее отпустить.
