Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

пройти по воде как посуху. Мы не должны сомневаться, что и такое возможно.

Сноски:

1 С.Г.Бочаров. Аверинцев в нашей истории // Вопросы литературы, 2004, № 6.

2 София-Логос, с. 421.

Source URL: http://magazines.russ.ru/continent/2005/126/se22.html

* * *

Журнальный зал | Знамя, 2006 N6 | Михаил Айзенберг, Ольга Седакова, Сергей Гандлевский, Олег Лекманов, Александр Агеев, Ревекка Фрумкина, Александр Мелихов, Николай Богомолов, Семен Файбисович, Сергей Боровиков, Борис Дубин, Михаил Холмогоров, Людмила Ули

Назначив Григория Бакланова главным редактором “Знамени”, Сергея Залыгина — в “Новый мир”, Виталия Коротича — в “Огонек”, а Егора Яковлева — в “Московские новости”, М.С. Горбачев, вероятно, и не предполагал, что открывает новую страницу не только в истории советской журналистики, но и русской литературы. Гласность, конечно, еще не свобода слова, и тем не менее сегодня мы вправе сказать, что прожили уже 20 лет на свободе, без цензуры, но и без государственной поддержки, зато с правом переписки и с правом публиковать все, что считаем нужным.

Отсюда и вопрос к нашим авторам, к нашим читателям — как вам (и литературе в целом) на свободе живется? И совпадает ли, хотя бы отдаленно, то, о чем мы мечтали 20 лет назад, с реальностью?

Михаил Айзенберг

Реальной (не заоблачной) мечтой была книжка стихотворений в издательстве “Ардис”, на худой конец “Эрмитаж”. На этом реальные мечты заканчивались, но при слове “свобода” (произнесенном в любом контексте) привычно перехватывало горло. Видимо, она — свобода — и была мечтой.

Есть, по крайней мере, два уровня свободы: свобода от и свобода для. Они плохо уживаются, приходится жертвовать одним ради другого. “Для того чтобы один человек был свободен, — говорит Зигмунт Бауман, — нужны по крайней мере двое”. Но речь идет о сравнении, и тогда этим вторым может стать тот же человек, только в другое время. Который из них свободен? По многим признакам — сегодняшний. Но именно ему “заказывают материал”, он обязан что-то сделать к сроку. Вообще обязан что-то делать, а прежний был от этого свободен. Он был свободен и от того, чтобы хоть краешком ума учитывать чужое, враждебное прочтение своих вещей.

Система не просто допускала, она выталкивала нас в такую свободу, не видя в ней ничего для себя опасного. Потому что это была рутинная свобода. В ней не было основного — свободы выбора.

Наверное, об этом и должна идти речь: о свободе выбора. О том, какую именно свободу мы предпочли всем прочим.

Меня с некоторых — довольно давних — пор волновала в первую очередь не та советская власть, что за окном, а та, что в собственных мозгах. И теперь выясняется, что эту вторую мы даже недооценивали.

Наша свобода (свобода вольноотпущенников) имеет мало общего с подлинной автономией; за такую зависимую свободу надо расплачиваться. Воспроизведение прежних общественных клише и поразившая общество “кессонная болезнь” — вот пара наиболее ощутимых выплат. Не изолирована от этих обстоятельств и литература.

На практике свобода оказалась одним из измерений социальной реальности, чтоб не сказать — социальной активности. Это деятельная свобода.

Люди, имевшие этот деятельный навык, стали выстраивать новую систему литературных отношений. Она явно отличалась от прежней, но человеку “со стороны” эти отличия не казались принципиальными. Подцензурная литература была достаточно жесткой иерархической конструкцией, встроенной в “социальное производство убеждений и мотивов” (З. Бауман). Казалось естественным, что новое время исправит эту “неправильную” иерархию и заменит ее другой, “правильной”. Но все попытки такого рода почему-то наводят на размышления о Вавилонской башне. Реальность с ее разнообразными источниками авторитета и рассогласованной символикой упорно не принимает привычную модель; общественное сознание упорно (и всегда неудачно) продолжает ее выстраивать.

Ориентация на местности, где отсутствует “властная вертикаль”, стала делом непростым даже для специалистов. И почти безнадежно звучат голоса “из зала” на читательских конференциях: подскажите, кого сейчас надо читать? Не подскажем. Кому надо? Одним нужно одно, другим другое. Оказывается — вот новость! — все люди разные.

Расфокусированный взгляд читателя, в том числе профессионального, — вот основной и, похоже, неустранимый дефект новой ситуации. Внимание читателя рассеивается, но чему ж удивляться: он и сам теперь “человек рассеянный”. Его координация нарушена; он жил как все, а уж давно нет никаких всех.

Есть еще одна новация, свойственная именно “человеку рассеянному”: те, кто продолжают читать, начинают читать очень быстро, то есть бегло. Не столько читают, сколько проглядывают, прикидывая: то ли они читают. За новым типом чтения следует новый род письма, как раз предполагающий чтение “по диагонали”.

Автор, не способный принять для себя такое письмо, выбирает тем самым ту долю общественного внимания, на которую может рассчитывать. Он отстаивает свою суверенность (художественную идентичность), рискуя остаться незамеченным. И примечательно, что художественный выбор вновь оказывается выбором социальным.

Ольга Седакова

Я не ждала и не мечтала, что окажусь на свободе. Я думала, что этого железного занавеса и этого исправительно-надзирательного заведения необозримых размеров (так уже в студенческие годы мне представлялось наше государство) на мой век хватит. Как у молодого Василия Аксенова: “А что касается сестры-хозяйки, ее вам хватит лет на пятьдесят”. Так что все, что я собиралась или надеялась сделать, располагалось для меня в этом пространстве. Я хотела, чтобы это служило свободе — душевной, умственной, художественной свободе — в этом я видела свою задачу, точнее, задание. Но где и когда такая свобода пригодится, я даже не задумывалась.

Так что жизнь после освобождения из идеологической тюрьмы, освобождения, полученного даром, сверху, вопреки ожиданиям, стала для меня совсем другой, можно сказать, второй жизнью, жизнью после жизни. В этой второй жизни мне очень хорошо. Она происходит теперь не только в нашей стране, но во всем мире. Важные и дорогие для меня люди, мои друзья, живут в разных краях, говорят на разных языках.