Лаков.
— А я считаю, что уж кому-кому, а сыну торговца стоит помалкивать в благородном собрании, — заявил Ланс.
Гавейн задохнулся от возмущения, покраснел, вскочил и щелкнул пальцами. Верный серв, сразу догадавшийся, что нужно господину, подбежал, упал на одно колено и уже готов был протянуть хозяину перчатку, но замер, буквально пригвожденный к месту взглядом Артура.
— Прекратите спор, добрые сэры, — потребовал Артур спокойно и внушительно. — Кровь уместнее проливать в боях с врагами, а не в разногласиях с друзьями. И уж тем более не здесь — за Круглым Столом. Извинитесь, сэр Ланселот, и вы, сэр Гавейн. Не забывайте, мы все здесь равны, а если мы начнем перечислять грехи своих отцов, боюсь, мы просидим до следующего утра. Сэр Утер, например, вчера снова отказался увеличить мне годовое содержание и сказал, что я должен оплачивать ремонт аэрокара из собственного кармана.
Интимное признание разрядило обстановку — все заулыбались. Это было так в духе Артура — подтрунивать над собственной молодостью и несамостоятельностью! Другой бы стыдился своего зависимого положения, но юному Пендрагону подобное, кажется, не приходило в голову — он был уверен, что друзья ценят его таким, каков он есть. А поскольку друзьям было за что его ценить, столь явное смирение всегда их обезоруживало.
Не дожидаясь приказа, вышколенные сервы Пендрагонов наполнили кубки, и рыцарь Галахад провозгласил тост:
— За дружбу и наши львиные сердца!
Лишь Артур остался серьезным. Он не притронулся к вину и не спускал со спорщиков пристального взгляда, пока те не пожали друг другу руки. Лишь тогда он поднялся и сказал:
— За дружбу и бескровную победу!
Все выпили, и король продолжал как ни в чем не бывало:
— Честно говоря, я тоже разочарован окончанием «Темной башни». Такое ощущение, что Кинг за много лет не удосужился подумать как следует, куда и к чему он ведет своих героев. Я, право, не знаю, стоит ли нам принимать его трактовку в рамках нашего проекта.
— Да из этого Кинга машина последние мозги выбила! — фыркнул Ланс.
— Мне кажется, зря он не обратился к первоисточникам, — робко сказала Элейна Корбеник, не сводя с Ланселота влюбленных глаз.
— Да кому это… — начал было славный рыцарь, но Артур перебил его.
— Ты имеешь в виду поэму Браунинга? — спросил он мягко.
— Нет… не совсем, — Элейна смутилась, но Артур улыбнулся ей так ласково, что она продолжала уже более уверенно: — Браунинг сам вторичен. Он писал свою поэму «Чайльд Роланд к Темной башне пришел» по мотивам древней кельтской легенды о Юном Роланде. Отсюда и «Чайльд». Но в сказке Роланд отправляется к башне не просто так — сказки не знают мистических исканий и философских путешествий. Он идет, чтобы найти сестру, унесенную королем эльфов. Однако старый мудрец, который рассказывает ему, как пройти к башне, предупреждает, что он должен убить любое существо, которое встретит на пути.
— Хм! — Артур поднял бровь. — А это интересный поворот. Что ты думаешь, Гвен?
Гвиневера по своему обыкновению ничего не ответила. Она откинула за спину волну шелковых каштановых с рыжиной волос и набросала маркером в воздухе желтые дюны, высохший шар перекати-поля на переднем плане и черный силуэт башни, уходившей прямо в знойную синеву ослепительного яростного неба. Как всегда, в картине не было ничего особенного, если бы не краски, не линии и не то буквально электрическое напряжение, которое она безотчетно вызывала у всякого, кто смотрел на нее. Гвен дала картине повисеть в воздухе несколько секунд, потом старательно заштриховала ее темно-синим и, нажав на кончик маркера, приказала краскам раствориться в воздухе.
Артур в очередной раз спросил себя: «Неужели она таким и видит мир? Каждое мгновение, каждую секунду бытия? И если это действительно так, то просто чудо, что она еще не свихнулась».
— Это очень красиво, Гвен, — сказал он. — По-моему, Гвен хочет сказать, что каждый из нас должен сделать свой проект концовки истории «Темной башни» и принести на нашу следующую встречу. Тогда у нас будет хороший материал для мозгового штурма. Никто не против?
— Это просто чудо, как ты читаешь ее мысли! — Ланселот улыбнулся. — Хотел бы я так уметь.
По положению его правого локтя Артур догадался, что юный дю Лак положил под столом руку на колено Гвен. Девушка вздрогнула, но не отстранилась. Артур стиснул зубы, но второй раз за вечер делать замечание не стал. Подонок этого и добивается. Еще он, разумеется, добивается Гвен, если уже не добился. Но и с этим Артур ничего не мог поделать. Едва ли Гвен понимает, какой дерьмовый выбор сделала. Хотя что значит дерьмовый? Для меня — безусловно дерьмовый. А для нее? Может, ей легче с Лансом, который хочет лишь ее тело, но никогда не будет лезть в душу? Ее душа слишком хрупка и ранима, чтобы открываться посторонним. А может, ей просто смертельно скучно со мной, со всеми моими терзаниями и проблемами, и весело с ним… Почему бы нет? В конце концов раз в него влюблены почти все девчонки Логра, значит, в нем что-то есть. Все мы говорим: «Я хочу, чтобы меня ценили по достоинству», подразумевая при этом: «Я хочу чтобы меня ценили так же, как я ценю себя сам», поскольку чужое «по достоинству» может оказаться непереносимым для нашей гордости.
— Ну что ж, так и поступим, — сказал Артур вслух. — Да, кстати, никто не знает, где Ивэйн? Его нет уже на втором заседании.
— Я пытался с ним связаться, — сказал Галахад. — Но его связи заблокированы, а расспрашивать родителей и сервов я не решился.
— И правильно! Скорее всего, это обычное разгильдяйство. Вот если он не явится еще и на следующее заседание, тогда будем его искать. А пока — до встречи через неделю! Жду от вас интересных проектов.
Рыцари и дамы разлетелись. Артур по своему обыкновению проводил их глазами, стоя у стрельчатого окна библиотеки. Когда огни десяти аэрокаров одновременно вспыхнули в ночном небе, ему показалось, что взошло новое созвездие. Странно, но именно в этот момент он особенно остро ощущал их единство. Здесь, в библиотеке, за Круглым Столом, они все были такими разными, но вместе могли сложить прекрасный узор — будь то узор из огней аэрокаров в небесах или хитросплетение программ в зависимых мирах.
— Брось ты ее, — раздался за спиной хриплый голос. — Нет в ней ничего, кроме рожи и кожи. Ты все сам придумал.
— Сам брось, Мордка, — ответил Артур, не оборачиваясь. — Не пытайся казаться циничнее, чем ты есть на самом деле — все равно не поверю. Гвен — чудная и талантливая девушка, я рад знакомству с ней, даже если она не обращает на меня внимания. А ты добрый и чуткий, мой лучший друг. Поэтому не надо обижать меня.
— Думаешь, от того, что ты будешь говорить обо всех хорошо, кто-нибудь станет лучше? — усмехнулся Мордред. — Ох, Арти, Арти… Умная твоя голова да дураку досталась. Погоди, наплачешься еще.
Мордред приходился Артуру двоюродным братом, а его мать была позором семьи Пендрагонов. Еще в шестнадцать лет Моргана убежала из дома и с тех пор путалась с кем ни попадя. Никто не знал, от кого она родила Мордреда и почему, протаскав мальчишку тринадцать лет по всем злачным местам Страны Логров, в один прекрасный день просто бросила на улице, дав ему несколько монет и адрес главного офиса Пендрагонов.
Когда Утер Пендрагон узнал о существовании племянника непонятных кровей, да еще и неказистого и хромоногого, то хотел попросту сослать его в одну из колоний на хлопковые плантации. Но в тот день он как на грех привел в главный офис своего десятилетнего сына и наследника — мальчик был умненьким, сообразительным, и Пендрагон-старший начал необычно рано вводить его в курс дел. Юный Арти быстро потолковал со своим новым братом (тот отвечал в основном: «Вот еще!» и «Да пошел ты!»), после чего заявил отцу, что если тот избавится от Мордреда, об этом рано или поздно все узнают, и скандала не избежать. Гораздо выгоднее для семейной репутации будет, если они пристроят родственника к делу, дадут ему какое-никакое образование, а позже, когда он, Артур, подрастет, то возьмет его к себе в свиту. Вот
