— Пожалуй, покрашу я батарею на кухне не сегодня-завтра… А почему ты выключила телевизор?
— Да спрашивают меня с экрана: “Не хотелось ли вам стать свиньей?”
— Так эти же вопросы вчера задавали.
— Ну… нам ведь каждый день предлагают стать свиньями.
Он испугался, что Ира тоже услышала местные новости и тоже скрывает. Но все же была надежда, что не услышала. Была — и вот нет ее, потому что в дверь уже барабанила Шамильевна:
— Помогите мне эвакуироваться — немедленно! Самолеты на подходе! С чеченцами!
Они ее пустили и накапали ей и себе пустырника, чтобы ей не было — что? А то же, что и им, — пусто и страшно. Тут же уронили на пол полиэтиленовую пробочку. Выбежала из-под плинтуса мышь и начала жадно лизать с пробочки лекарство.
— Пошла отсюда! — скомандовала ей Шамильевна и пристукнула палкой. — У вас-то какие могут быть террористы? И когда они закончат эту войну?! Я в Пермской области не все города знаю, а до чего дошло — чеченские города наизусть: Аргун, Гудермес, Хасавюрт, Толстой-Юрт.
Саша оживил, уже не таясь, радио, там передали, что отбой, самолеты приземлились в аэропорту Большое Савино. Их ждали ОМОН, МЧС, “скорая помощь”, мэр, губернатор, два полка гарнизона и сотня безмятежных встречающих, которым объявили, что все это учебная тревога.
В следующие два часа — минута за минутой — всем пермякам телевидение объясняло: “Продолжается расследование странного происшествия с двумя самолетами”. Был просто снегопад версий: от изношенности оборудования до магнитной бури.
— Что вы дочке не звоните? — спросила Шамильевна.
— Марина лежит в больнице с аллергией — унты нам везла из Кирова. Ипподром ее послал в командировку, а она решила унты нам… вот теперь вся в пузырях.
Ира посмотрела в окно. Там было дерево ясень. Вдруг оно в глазах дернулось, сдвинулось влево и снова вернулось на место. “Плохо показывают”, — подумала она. Так по ТВ узнают о купюрах. А сейчас Высший Режиссер сделал ей купюру? Но зачем?
— Где у нас вода святая? Побрызгай на меня.
У Саши дрожали руки, и он налил ей полное ухо святой воды. Стал наклонять голову жены и выливать…
К вечеру у Иры началась рвота, и впервые у Саши не было почти никакой надежды, издалека только один раз промерцала мысль: а может, это всего лишь подействовали вчерашние, разогретые сегодня, макароны? Через час, после того как Иру увезла “скорая”, он позвонил в больницу: инфаркт.
Шамильевна носилась тут же, стуча костылем, и призывала Сашу с Ирой идти биться за Шамильевну на телевидение, чтобы не пугали, заразы, ее зря, а то такое давление ей нагнали!
— Вы что, не понимаете: Ира лежит в кардиологии!
— Кочетов, не сдавайся: ты же кочет, а не кочка! Выпишут ее как новенькую! И тогда сразу звоните! А то все меня забросили.
Но на следующее утро власть Шамильевны над реальностью закончилась: из кардиологии позвонили и спросили, когда Кочетов заберет тело жены. Ира скончалась во сне — через пять минут после полуночи.
Он позвонил дочери на сотовый, и Марина начала привычно, сильным тренерским голосом, как в общении со своими гривастыми питомцами:
— Папа! Держаться! Мы должны выстоять! — И закончила нормальным жалким голосом: — А помнишь, как вы меня в первый раз повезли на ипподром? Дедушка еще меня взгромоздил на мерина Прогресса… Дедушка был в узорчатой такой ру…башке.
Тут в трубке забурлило море бурное, и Саша сказал:
— Ну, что делать… ты звони мужу, я Ириным ученикам сообщу.
Он был весь какой-то сплошной внутри и ничего не думал… вспомнил: Ира говорила, где лежит последнее необходимое. Да, в нижнем ящике…
Достал оттуда оба пакета. На Ирином платье просвечивал сквозь пластик конверт. Там лежала открытка Ире от Сашиной мамы — к 8 Марта: “Поздравляю, родная! Я верю! Ты всегда будешь хорошая, веселая, моя дорогая чистюлька”. Ира один раз назвала свекровь “свекровище-сокровище”.
А дальше было пожелтелое письмо от Розика, которая “Смерть и Любовь”. Но не то, первое (его Саша выбросил, а в ответе написал, что женат). Этого второго письма он никогда не видел. Зачем Ира его скрыла? И почему сохранила? Теперь не спросишь. Розик писала двадцать восемь лет назад:
“Саша, возвращаю письмо о вашей жене, зачем оно мне. Передайте его ей”.
А он ей тогда написал, оказывается, вот что:
“Роза, из-за тебя мы поссорились. Может, ты и не понимаешь, но семейная ссора — это гражданская война не только между двумя людьми, но и внутри одной души. Ира говорит, что обида — это один сорняк внутри, а корней-то, корней напускает: и в сердце, и в мысли, и в ноги. Я ее вчера нашел ушедшую из дома — еще немного, и она совсем была бы под снегом. Просто не знаю, что ей подарить на день рождения, чтобы она забыла твое письмо”.
Он прочитал аккуратно все до конца. Хорошо, что эта Розик, эта ссора — все случилось, ведь потом столько шуток было по этому поводу. “Иди, твой Розик ждет, прижимая Брюсова к груди”, — если он где-то задерживался. А он глуповато вытаращивался: “От вашей ревности, мадам, я шкоро лишусь вшех жубов”.
Саше показалось, что в окно виден дождь. Почему-то он вспомнил, что дождь индейцы называли “слезы богов”… Это последний дождь в этом году, подумал он.
