Положив трубку, грозно сопя, Роман разогревал в руках пластилин, который пытался угадать, чего же сегодня хотят эти лапы.
Он всегда так побеждал. Когда он вышел из лагеря — одно дело знать, что жена не дождалась, а другое — увидеть ее с коляской, в которой не твой ребенок. Она же всегда была чистюля, пылинки сдувала со скамейки, но родила, садится на корточки к коляске, юбка в луже, вся она в дочери… А как волны воды в скульптуре передать? Ну, это очень просто — из проволоки.
Иван, ты не прав!
Стало быть, все посмотрели за окно. Там, на железном карнизе, слегка подрабатывая крыльями, чтоб не упасть, стоял странный голубь. Огромный, и при каждом шевелении по нему вжикали радужные молнии.
— Таких голубей не бывает — белый в яблоках!
— Нина, ты еще не поняла? Это душа Милоша, — затрепетал Оскар Муллаев. — Сегодня ведь сороковой день…
— Да бросьте! Птица — потомок динозавра.
— Букур, ты опять все опошлил!
А Вихорков вообще словно забыл, что мы собрались ради Милоша:
— Слава, вы живете в центре — к вам прилетает голубь, мы живем за Камой — к нам прилетает мухоловка. А наш Мяузер любит на нее охотиться, на мухоловку, у нее гнездо на лоджии. Ну, конечно, за стеклом, снаружи. Она хлопочет, приносит стрекозу величиной почти с самого птенца, а тот разевает рот, который становится больше его! И мать начинает заталкивать стрекозиное тело птенцу в глотку — только крылья отлетают, блестя, как слезы. А кот прыгает — раз, другой, разбивает рыжую морду о стекло, падает, трясет башкой величиной с горшок. Снова мощно прыгает. Остается в изнеможении, но взгляд довольный, как у культуриста, вернувшегося с тренировки. А потом как навернет пол-упаковки “Китикета”. Мы с Руфиной любуемся: какой бы орден ему повесить на грудь.
— Слушайте, пора помянуть любимого поэта! — И Оскар вручил штопор самому молодому из нас — Даниилу Цою. — Бог так любил Милоша, что дал дожить до осыпания коммунизма в Польше.
— А в России сейчас свобода испаряется.
— Нина, так я об этом же говорю, — Вихорков нервно двинул локтем и рассыпал листы, лежащие на прозрачной папке Даниила Цоя. — У меня сын и невестка уехали в Израиль, а неугомонный Кремль — сами видите — куда повернул. Боюсь, что Интернет перекроют.
— Ну а в конце-то концов… мы же знаем, чем все закончится. Перед Страшным судом люди откажутся от свободы и поклонятся антихристу.
— Нина сегодня — катастрофист на пенсии, как Милош прямо! — покачал головой Оскар. — Но рецепт он дал — нужно все равно подвязывать свои помидоры.
— Да, так. Чем больше людей будут сохранять свободу, тем дальше они отодвинут день Страшного суда.
Голубь — Милош? — продолжал с интересом заглядывать к нам в комнату. Поэты всегда объединяют, даже после смерти.
А когда Чеслав Милош был жив, 1 июля 2001 года мы отпраздновали у нас же его девяностолетие и поздравили его телеграммой. Адреса не знали, поэтому решили: ну, пошлем прямо в Краков — поляки наверняка доставят поздравление нобелевскому лауреату.
Но вот прошло три года, и стоит уже посреди стола поминальная стопка для нобелиата, накрытая черной горбушкой.
А Вихорков, между тем, продолжал свой рассказ:
— …сын собрался в Израиль и для кошки все документы выправил — для своей королевы Баси. Вы ведь не видели Басю, у нее лицо — как у умной белки. И вот надо им вылетать, а по РТР передают: забастовка в аэропорту “Бен Гурион”. Игорь тут начал мучиться, взыграло в нем русское такое разрывание рубахи на груди: “Что будет с Басей? Нас посадят на другом аэродроме, в гостиницу там с кошкой пустят или нет, не известно… Ой ли вэавой ли!” (Горе мне!) Это в конце концов в нем пробудилось материнское начало.
— Вихорков! Ты вообще-то понял-нет, что сейчас не до кошки Баси?
— Да у Милоша вечность в запасе, — с укором посмотрел на всех Вихорков, — дайте же дорассказать!
Гости готовы были дослушать, но при условии, что все будет в железной последовательности: выпить- помянуть-закусить-выслушать.
— Слава, шевели руками — наливай! Нина, мы сардельки принесли — хорошо бы их сварить…
Все приняли, за исключением Цоя, который был за рулем. За то, чтобы земля Европы была Милошу пухом.
После чего Вихорков начал изображать всю историю в лицах:
— Я закричал на детей: если кошка там будет вам помехой… какое начало новой жизни в Израиле! Оставляйте ее в России, мы справимся. Ну и что, что она нас не знает. Немного-то знает. Дело в том, что квартиру дети уже продали и жили перед улетом с нами. И каждый день Мяузер подходил к Басе и замахивался лапой, чтобы она не забывала, чья здесь территория. А когда она попыталась спрятаться на лоджии, он вообще пару раз успел полоснуть ее кинжальными когтями: это мой тренажер — мухоловка и птенцы ее! Не знаю, доберусь я до них или нет в следующем году, сейчас-то они, заразы, улетели, но уж прилетят весной — так не для тебя!
— Мне кажется, мы опять чуть-чуть забыли про Милоша, — не утерпел Оскар Муллаев. — Европа осиротела без него. И мы. Надо выпить за здоровье переводчиков Милоша: Наталью Горбаневскую и Бориса Дубина!
На этот раз Вихорков не присоединился к всеобщему вскрякиванию, засасыванию воздуха и
