расстреливала снежками афишу фильма “Крылатый юнга”.
— Помню, помню афишу! — вскричал хозяин. — Там лицо Ербезинской — тонко испаряющееся!
— Я встал, чтобы лицо ее закрыть. — продолжал Олег. — И полетели в меня комья снега! Потом надо мной смеялись в школе, особенно одноклассницы.
Вдруг он резко сменил тему:
— Селедка, селедка! — И уютными движениями достал из огромной клетчатой сумки тщательно завязанную салатницу. Побежал распаковывать на кухню! А хозяин шепнул нам:
— Ребята, он такой романтик. Но не бойтесь, он нам ничего не испортит. Потому что у меня сегодня текила! День Победы! Это же такой день! — он захватил нас в могучую охапку и поволок к столу. — Когда от столкновения двух тоталитарных систем вдруг родилось больше свободы!
— Вот так же считает моя любимая женщина, — сказал Олег, садясь напротив нас.
Хозяин продемонстрировал бутылку текилы: внутри настоящая гусеница — если она не растворилась, то точно сорок градусов.
— Мой дед дошел до Берлина, — сказала хозяйка. — За Победу!
Соль, текила, лимон, и мы не заметили, как Олег сел на своего конька.
— У меня тут случайно с собой романс, — он достает из глубин сумки кассету (хозяин успокаивающе подмигивает), — посвященный любимой женщине Алле Ербезинской. Если хотите, я включу.
Не надо, не надо, закричали мы, понимая, что бездонность клетчатой сумки сейчас обрушится на нас.
— Не надо скромничать! — Олег воткнул кассету в магнитолу.
Ну что мы можем сказать? Этот романс оказался намного лучше, чем “Зайка моя”, но все же он начал разъедать компанию: хозяйка уносит тарелки из-под салатов, пробормотав, что жаркое зовет, пора полить его вином, хозяин убежал в комнату сына и страстно принялся наблюдать, как отпрыск хочет нарыть в интернете что-нибудь к юбилею Дали.
— А знаешь, сын: у испанского шилоуса всегда такой низкий горизонт. Вроде это воцаряет вечность и монументальность. Но! Обыщи все его миры — и не найдешь там любви. Это то же, что падшие ангелы: любили, любили Бога, и вдруг захотели быть такими же главными.
Сын поцокал по клавишам и сказал, что у Дали плод граната — смотри, как клево, каждая грань зерна блестит.
Под жаркое капитально разошелся Олег! Сумка его извергла тщательно проработанные чертежи. Эти большие листы ватмана вздымались и опадали, как опахала страсти.
— Вот здесь система тросов, она будет поднимать из-под сцены звездолет, помните, эпизод, где Странница стучит в обшивку корабля.
— Помним, помним, с Косталевским она там была! Еще у них поцелуй над звездной бездной.
— Какой поцелуй? — насторожился Олег.
— Да мы ошиблись, это совсем в другом фильме и вовсе не она.
Эх, текила, текила, выдумали тебя индейцы на голову европейцев!
— А тут, в сцене, будут прорези, через которые оболочка корабля поднимется и растянется, как дирижабль.
— А что это за такая пьеса? — повис в благовонном от жареного мяса воздухе вопрос хозяйки.
Рядом с ним тут же повис ответ Олега:
— Как, я не сказал? Это все пришло ко мне для юбилея моей Аллы.
— Чем мы можем помочь?
— Слушать мою поэму о любимой, — долженствующим голосом произнес Олег.
У каждого из нас внутри что-то заскулило. Все с опаской посмотрели на китайскую сумку. И не зря: он достал оттуда упитанную папку.
Но у хозяйки было чем защитить нас. Она сказала:
— Ребята, какая поэма! — И воинственно метнула манник с изюмом на середину стола.
И благоуханная душа его поплыла в наши ноздри. И этот щит из нежного манника и крепкого чая ослабил удары Олеговой утонченной любви. Все любят ведь как — без разбору, кого подбросит жизнь, а он единственный, кто дарит себе любовь к еще более единственной! Так Олег сигналил глазами и улыбкой.
Хозяин одной рукой пил чай, а другая, туго набитая мышцами, лежала на плече жены. Морзянка нервов и мышечных волокон передавала внутрь ей в грудь: ты не Ербезинская, и не актриса, и вообще не какая- нибудь другая знаменитость, но моя любовь уж будет посильнее, чем “Крылатый юнга”!
Поэма Олега наконец закончилась (он читал ее стоя) сценой про снежки: мол, пусть лучше взгляд мой запорошен — слава Богу, лик твой невредим!
— Что ты, Слава, так могуче вздыхаешь?
— Котика жалко.
— Какого котика?
— Рыжего. Он вот тут ходил — по крыше книжного магазина и заглядывал в наше окно то с одной, то с другой стороны. Запах жаркого его привлек. Но никто не предложил котику ничего — он долго и робко ждал,
