— Нет, уже поздно, мы пойдем. Спасибо за все. Классно сегодня было…
При прощании хозяин повторил свой фокус — обнял нас. И мы начали уменьшаться в его объятиях и казаться себе худенькими-худенькими. Олег выглядывал из-за его плеча и договаривал нам вслед:
— Равен ли я Алле своей великой любовью? Даже не знаю…
— А если бы был выбор между жениться на Алле или получить славу из-за своей поэмы?
После некоторого колебания он ответил:
— Я бы выбрал Аллу! Кстати, не поможете мне найти спонсоров — этот клип снять? Нужно сто пятьдесят тысяч деревянных. Я уже дал объявление в “Фигаро”:
Красавицы Аллы грядет юбилей.
Ты друг Ербезинской? Откликнись скорей!
Вышли, вечер был какой-то набекрень, потому что солнце еще больше село. Мы говорили о том, что не дай Бог, если Ербезинская когда-нибудь достанется Олегу. Он с нее взыщет за все страдания.
Мы обогнали парочку бомжеватых влюбленных. Они шли обнявшись и спорили:
— Ты, Тося, кончай пить, скоро клубника пойдет, воровать надо.
— Когда клубника-то? Еще долго.
— Да у тебя и запои по два месяца.
— Меня от этой клубники тошнит. — И запела: — А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!
Звенья
Искали двух блондинок с косами — и нашли среди выпускников. Думали: начнут кубинцы бешено русский язык учить только за то, что на нем разговаривают такие белокурочки.
Но все получилось наоборот: как увидели Люсию и Галу (Люсю и Галю) кипучие бородачи, так и перестали все славянские звуки воспринимать. В головах у кубинцев бушевал все сметающий торнадо, выучены были только два имени: Люсия и Гала, и “я тебя любить”.
Но не об этом писала Люсия своему (как она думала) Евдокиму в Пермь.
“Я сижу на столе. Прошел тропический ливень, стулья плавают вокруг, и даже одна яркая рыбка заплыла в гости! Мы обсуждаем, как спасти эту рыбу-дуру и отправить к родным берегам. У Галки вчера из носа выбежала цепочка мельчайших муравьев. А врач в посольстве сказал, что муравьи селятся только у европейцев. У местных — иммунитет. Прописал какое-то полоскание носа. Кимушка! А как твои ухо-горло- нос? Кондиционеры нам так и не выдали. От жары по восемь раз в день принимаем душ”.
Между тем подруги не скупились на подробности: “Люсия, твой Евдоким имеет смутное представление, какие женщины его, а какие — не его. Все торнадо ничто в сравнении с Евдокимом! И хотя он — преподаватель, ему даже третьекурсник Печурихин дал в морду за свою девушку”.
Прочитав такое, Люсия смахивала железную слезу и говорила:
— Галка, это они от зависти. Ведь он никогда им не достанется. Вот смотри, что Кимочка написал в первом письме: “Через пять минут после нашего расставания я уже соскучился”.
Галя вздохнула:
— Жаль, что ты не можешь написать ему, как по пути сюда наш корабль обстрелял этот подлюка американский самолет. Евдоким еще больше тобой бы дорожил.
Советский корабль шел без флага. У капитана был такой приказ. А у американца — свой приказ: он дал очередь из крупнокалиберного пулемета. Наш капитан резко почувствовал просветление в голове и приказал поднять советский флаг. После этого патрульный самолет заходил над ними буквально по головам. Разглядев флаг, строчку от очереди на палубе, убитого матроса, американец отвалил.
— А наш кок выбежал, увидел в теле матросика дыру чуть поменьше тела — и поседел.
— Все, прекращаем, — рубанула Галя. — Нам еще обратно по океану идти.
— Уже никогда в жизни! В Союз нас перебросят на самолете. Посол поклялся мне.
Когда Люсия вернулась в Пермь, она узнала, что Евдоким бросал ее четыре раз (не считая мимолетностей).
Но! Ведь она перед этим наблюдала, как несколько часов американский патрульник висел рядом с их военно-транспортным самолетом. И даже пару секунд казалось, что она видела сухое курносое лицо пилота. Неужели сын или внук русского эмигранта?
Это было как строительство научной статьи: не знаешь как, но все равно напишешь. Осталась жива — совсем неконструктивно хотеть повыдергать руки-ноги у Евдокима. Лучше нацелиться теперь на своего (как она решила) Гришу — нового коллегу по кафедре — и висеть над ним, как самолет-разведчик, давая ему разглядеть свое шоколадное лицо с плавающими по нему ярко-синими глазами. Пусть подумает-подумает, а потом, наконец, решится с треском разорвать свою случайную семейную связь и воспарить от лона этой эвенкийки, которая пусть будет благодарна, что Гриша привез ее в гущу современной цивилизации из ее стойбища.
Люсия, конечно, не была никакой расисткой. Так же бы она думала, если бы Гриша привез медсестру из уральской деревни или рыбачку из Приморья.
Сын Гриши и эвенкийки — Веня — вырос волевым, беспощадным и стал богатым. Ему сейчас под сорок, качок, много баб и много детей. Он от них отвязывается так. Приходит к нему один из орды сыновей и говорит: такая заморочка — на следующий семестр нужно не семьсот, а восемьсот баксов.
Веня про себя облегченно вздыхает, но говорит строго:
— Позвоню, проверю. Иди, все будет. Вот тебе еще сто долларов, сходи к косметологу, а то у тебя не
