— А я с тросточкой (кстати, смотрите, какие узоры, в коми-пермяцком стиле). У меня не получится так изящно лечь на рельсы.
На кафедре спорили: всю жизнь Ядвига была в тягость всем, а теперь не хочет быть в тягость никому и часами говорит об этом, что тоже не подарок.
От этих мыслей у Нины… А впрочем, ничего не успело у нее случиться, потому что вернулся с суток муж. Она стала метать ему на стол завтрак и новости про Ядвигу. Могучий морпех расстроился:
— Слушай, все внутри закипело, как Средиземное море… Сходи, купи чего-нибудь.
И она побежала, как девочка.
Из сугроба возле дома вытаяла спинка скамейки. Вот на этой-то спинке, как королева, восседала старуха из пятой квартиры.
— Здравствуйте, баба Клава! Как вы высоко забрались!
— Орлы в низине не летают.
На обратном пути Нина увидела уже трех старух (орлов). О, это великие старухи. Одна из них — в шляпке — сообщила, как диктор радио:
— Сейчас они меня поведут во дворец Свердлова, я там пою в хоре ветеранов.
Тетя Капа была уже несколько лет слепа, но даже и не думала утомлять всех дискуссиями — сдаваться, не сдаваться? Ничего ведь не изменилось: все подруги вот они, здесь, раз в неделю моют ее в ванне, но самое главное — новости!
— Нина, стой! Слышала? Валентина-то завещала свою квартиру детям Захаровых с первого этажа. Они обещали ухаживать, и вот так поухаживали: пришли поздравить с восьмым мартом, напились и разодрались. Ко мне-то она с синяками ходит, я-то не вижу, а она на улицу стесняется, без воздуха сидит.
Баба Клава пробасила, что она никак не советовала Валентине писать такое завещание.
А третья старушка объяснила, потрясываясь:
— Просто Валюшка — с правобережной Украины. Давно ее сослали из-за бандеровцев, а она так и не стала советской. В какие-то верит договора, нотариусов. Кто-то ей должен что-то соблюдать!
Нина с трудом оторвалась от этих выдающихся старух и полетела, трепеща, на свет мужа. А он был в неприятном изумлении:
— Зачем ты торт купила?
— Но ты же сам сказал: “Купи что-нибудь”.
— Что-нибудь — это “Пермскую”, “Гжелку” или “Арсенал”.
Но он тут же представил, как расскажет Мишке, какая его жена смешная, и стал с улыбкой есть торт.
— Видела бабу Клаву и вообще всех. Они молодцы — держатся… А Ядвига… Да мы же рот раскрыв ее слушали! Когда она на спецкурсе привела этот пример — русский — не человек, — я задумалась: почему русский — “криевис”.
— Почему? — спросил муж сквозь торт.
— Кривичи — ближайшие соседи Литвы. Но почему они себя называли потомками кривых? И тут меня осенило: не кривые, а кровные они друг другу, родня.
На этом месте морпех почувствовал: что-то не то.
— Там “и”, а здесь “о”. Где кривой, а где кровь? Большая разница.
— Костик, это очень просто: наша НОЧЬ — в украинском языке НИЧЬ. Чередование звуков.
— А у меня мама из Смоленской области, там, если дети разорутся, на них старики прикрикивают: “Ну вы, литва, тихо!”.
Костик, свесив плечи по углам стола, думал: как так повезло, что ты мне досталась! Нужно еще сильнее тебе соответствовать! А как? Ладно, рискну: куплю “Аристон”. А на что же я куплю? Да в кредит, ничего, потянем! Стирает автоматически. Это все он чеканно доложил жене.
— Но главное, — добавил, — работает бесшумно, как хороший разведчик.
— Все-таки я побегу, куплю тебе ударное из того, что ты хотел.
И Нина опять полетела.
Но трудно, трудно выйти из подъезда: два соседа-собачника не могли оттащить друг от друга своих ушастых Ромео и Джульетту. Далматинцы рвались друг к другу — выполнить завет “плодитесь и размножайтесь”. У хозяев от этих рывков то одна нога взлетала, то другая — как в балете. Один из них виновато посмотрел на Нину:
— Вот что весна-то делает. Весна!
— Ну, поступай же к Глубокову, — посоветовали мы Филарету.
Он подхватил свои картонки и побежал, шепча:
— Пещрить надо, пещрить!
Три дня потом сидел на полу, вызывая уважение соседки, которое переросло дальше во что-то большее, так что пришлось отчаянно отбиваться, — не отнимать же драгоценное время у картин.
