В воскресенье встретил Пилю, и он повел меня в одно место. Дошли мы до окраины городской и оказались в какой-то хреновине: темно, сыровато и грязь. Компания там только мужицкая, сразу видно: не притон никакой, что женщин там вообще не бывает. Понял сразу: сегодня не пито, хотя время к обеду. Сидят угрюмые, один – молодой – картошку чистит. Пиля мне шепнул, что это, мол, сын хозяина, Петька- склонник, в армии не дослужил, спрыгнул с ума немного, но так ничего, смирный, картошку вот чистить любит.
– Так ты заявил? – спросил Петька у отца, который вернулся откуда-то озабоченный.
– Шум будет. Сам явится.
– Думаешь, явится гад?!
– Куда ему деться-то.
Я спросил:
– Что случилось?
– Да вон!
Смотрю: ребенок сидит в углу, играет бутылками. Года три-четыре. Иногда недоверчиво поглядывает на нас с Пилей – потому как новые.
– Сухаревского знаете, в пятом цехе раньше работал? – спросил хозяин.
– Он же бросил пить! Завязал давно, женился.
– Вчера шел мимо, на минутку заскочил – просто посидели, и перед закрытием уже нашли два рубля, вот его отправили добывать. Не вернулся, паразит! И про пацана забыл.
Пиля закричал:
– Что?! С нашими деньгами! Да убить его мало! Ешкин-плошкин... – закончил он невинным ругательством и покосился на мальчугана.
Ребенок захныкал. Решили кормить.
– Чем детей-то кормят, Саша? У тебя мать в садике ведь!
Я подумал.
– Ну... молочное все. Котлеты можно в столовой взять – свежие, если и не свиные.
– Почему это не свиные?
– Потому что печень у ребенка не то, что у тебя! Ты вон политуры банку можешь выпить и ни... и ничего!
– Ничего, – гордо повторил Пиля, считая копейки. Всего набралось чуть более двух рублей.
– Конфеты ему купи! “Золотой ключик” или что! – крикнул нам вдогонку Петька-склонник.
– На бутылку не хва...
– Молчи! Пацан есть пацан!
Пошли в столовую. Пиля спрашивает у раздатчицы про котлеты: можно ли детям. Та ему не верит, что у него кто-то может быть.
– А Сонька-то, сестра! – убедительно стал доказывать свое Пиля. – Она ведь замужем, и мужик непьющий попался, вот приехала в гости с сыном. Его оставила, а сама... а сама... в деревню укатила, к матери!
Раздатчица сказала, что котлеты хорошие, можно брать.
Когда мы вернулись, все было по-старому, только один мужик – Вася Бас (Бас – это фамилия такая) домывает пол. Мальчик сидел на коленях у Петьки и смотрел на его ловкую работу:
– Дядь-Петь! А картошке больно, когда ее чистят?
– Ишь ты: молодой да ранний! – и Петька обнял мальчика, стараясь не запачкать его красную рубашку.
– Конфеты-то купили?
– Нет... Вот что: накормите его и сдайте! – сказал я. – Он вот сейчас грязными руками за котлеты – заболеет не дай бог еще!
– Нельзя! – отрезал хозяин. – Не поверят нам. Начнется знаешь что! Вы специально, мол, напоили, то да се. Нельзя!
– Ну, давайте, я отведу, скажу: на улице нашел. Ешкин-мошкин...
– Не-ет, придет же этот гад, должен прийти!
Я понял: есть тайная мысль с отца побольше содрать за все – мол, не пили, не ели, все на ребенка ушло.
– Слушайте, а если не он, если жена его придет да в волосы кому-нибудь вцепится!
Но жена не пришла. Пришел сам отец, пьяный, да еще принес много всего с собой, потому как вину чувствовал. Ребенок сразу повеселел. Сидели недолго. Мужики все корили Сухаревского: ладно вот, на порядочных оставил, конечно, не бросили, не заморили, а мало ли что бывает, вот говорят, на Блошихе тараканы ядовитые появились, одного ребенка искусали. Дуст, что ли, внутри у них, даже, мол, раздавишь, так не мокрые, а порошок выскакивает. Одно слово – ядовитые. До смерти могут. А мы вот пол вымыли. Могли бы сдать бутылки, нет, не пошли на это – оставили на игрушки...
Сухаревский разжалобился, дал еще пятерку. Пиля пошел.
– И не пели на ночь-то вчера! Вон гитара висела и висит, не пели.
