Экскурсоводишка вел их по Воронежу, под степным солнцем, вцепившимся в сухую синь всеми своими лучами. И привел на край земли. Дальше не было ничего.
— Отсюда начинается улица, на которой жил Осип Эмильевич, — веско сказал энтузиаст.
Они растерянно смотрели: пустота, конец света! Обрыв вот есть. Никто из трех женщин не обладал спортивными качествами: они то и дело скользили — гололед! Несмотря на свою внешнюю мощь и крепость, они были сейчас абсолютно беспомощны. Это потом вывелись породы струнных несгибаемых шейпингисток, а тогда… Но гид вдруг упруго-сильно скользнул вниз. Отдувая усы шалашом, он кричал:
— Падайте в крайнем случае прямо на мою грудь! Не бойтесь — я сильный! — и он выпячивал вперед нечто ямистое. — Тут лестница вся заледенела.
Это, конечно, можно было назвать лестницей, потому что пара перекладин на ней была. У спутниц Лидии реакция на предложение “падать на грудь” была никакая. “Некому на грудь, что ли, падать”, подумала Лидия, ковыряясь ногами вниз по склону, а скрюченными пальцами отчаянно царапая забор и обламывая маникюр.
— Падайте на меня! Я мужик сильный — удержу! — соблазнял снизу поводырь.
“Да лучше я зубами за забор, потихоньку... Вот и ладненько, медленно”… Но тут обломился последний выступ штакетины, зубец забора… и Лидия полетела в неизбежные костлявые объятия. Она удивилась, что вблизи экскурсовод пах какими-то цветами, чем-то напоминающим детский запах Аркаши. В мужичонке тем временем что-то хрустнуло, а по лицу разлилось наслаждение. Он перешел с речитатива на крик: “Ого, удержал!” Остальные женщины тоже решились броситься в объятия железного спутника. Мужик два раза крякнул, два раза спружинил, — с лица его не сходила улыбка, задирающая усы совсем уж на нос. Чувствовалась многолетняя практика. Быстро отдышавшись, он кивнул вдоль изношенной деревенской улочки: мол, здесь близко-близко. Лидия взглянула на свои изодранные перчатки: выбросить и только. Но ведь Мандельштам!
Временное пристанище великого поэта было почти не видно за забором. Дом — да помещался ли в нем Мандельштам во весь рост? — врос в землю. Пришедшие напряженно искали, что же от энергетических оболочек великого поэта зацепилось за углы этого сарая и вьется на наждачном ветру? Морозостойкие воронежские свиньи со смолянистыми красивыми пятнами, похожие по своей раскраске на лошадей, разнежено ходили среди рассыпчатого небесного сияния. Покормить их вышел благодушный мужик с сыном лет пятнадцати. Вдруг лицо свиновладельца переключилось в положение “ненависть”, и он закричал на пришедших:
— Сколько вы будете тут ходить — нас мучить! Жизни нет! Всю лестницу проломили! Если вы любите своего Ёсю, — починили бы!..
— Он обещал меня зарезать, — грустно сказал экскурсовод. — За что он меня ненавидит?
— А наверно во время Мандельштама лестница целая была, — после длительного молчания сказала красавица из Алма-Аты. — Экскурсий-то не водили.
— А в лагерном бараке и эта развалюха вспоминалась ему, как золотой дворец.
Лидия подумала: Мандельштама-то мы уже все пожалели, и чем дальше, тем больше теперь будем жалеть, так что вся страна будет охвачена этим порывом, а на этих-то людей, живущих …живут уже, может быть, третье поколение в этой хибаре, и никто их не жалеет...
В Перми Лидия горячо пересказывала друзьям эту смесь из Мандельштама, неореалистических декораций со свиньями и озлобленных полугорожан, живущих …так нельзя жить. Осипа все жалеют, а их никто!
— Распятого Спасителя все замечают, а разбойников по бокам — тоже мало кто, — тихо сказала Галька.
— Молодец ты, не зря работаешь в книжном магазине, — сблагодушничал Бояршинов. — Лидия, давай сочиняй письмо в защиту простого человека. У него же должны быть свои радости. Я первый подпишу.
3
Лидия встретила Володю совершенно расстроенная:
— Звонила Алла !
— Да, милая Алла Романовна позвонила по нашему голубчикиному телефону, — комментировал Алеша.
— Представляешь: в Израиль уезжает!
— Не уезжает, — мягко осадил мать Алеша. — Не уезжает, нет.
Полным укоризны взглядом он показывал: сколько можно себя так глупо вести — уезжать, болеть, умирать!
— Мы без нее осиротеем, — вскинулся Володя, — возраст-то для лечения зубов подошел кардинальный!
— Не кардинальный, не кардинальный!
Володя схватил телефон: “Слушай, Романовна, мы тебе в Израиль будем присылать фотографии своих беззубых улыбок, поняла?!”
— Можете приезжать ко мне в гости, я вам буду восстанавливать ваш жевательный аппарат.
4
“КТО ВЫ, БОРИС ИХЛИНСКИЙ?” — визжали черные жирные буквы в газетном подвале. Володя ушибся глазами об этот заголовок. Он остановился у застекленной витрины типографии “Звезда” и стал читать. Статья с первой же фразы была удивительно мерзкая: “Помню, сидели мы с Борисом Ихлинским за столом у некогда известной Лидии Шахецкой”... Володя посмотрел на подпись: “Женя Бояршинов”! И хотя можно было ожидать, что автором окажется именно он, чувство гадливости только усилилось.
Володя как человек физически крепкий сразу захотел сделать Бояршинову очень больно. Но было раннее утро, а у него в десять лекция в политехе, и потом еще надо в лабораторию гидродинамики.
