— Послушайте, у меня сын в реанимации, мне сейчас вообще не до этого!
В трубке долго молчали. Молчала и я, решив, что напирать на сына не надо. Да, он в реанимации после аварии, но в сознании, а там многие в коме. И вдруг меня осенило: “Алена, почему вы сами не возьмете этого мальчика?”
— Я хотела, но у меня квартирные условия не позволяют.
— А у меня позволяют? Две комнаты в коммуналке, соседи по кухне — пьющие… Они всю ночь сморкаются под краном — не на зло, а просто у них сохнет все внутри. У нас такая слышимость! Я совершенно не высыпаюсь.
— Ничего, Нина Викторовна, я верю: справитесь! Вы что — не русская женщина разве!
И тут я решила резко сменить тему: может ей — Алене — мои картины нужны, так я дам, в большом количестве! (На вечере не всем хватило). Да, оказалось, что нужны.
— Заходите.
— Сейчас забегу. Я здесь, рядом с вами работаю.
А в это самое время пришла моя подруга Марина (имя изменено), у которой сын попал в психобольницу (когда его жена ушла к другому, у него развилась боязнь открытого пространства). И мы обменивались советами: сорокоуст за здравие, молебен святому Пантелеймону-целителю, ектенья в монастыре у Матушки.
— А еще мне дали адрес, и я в Санкт-Петербург послала перевод на 20 рублей с просьбой отслужить молебен святой Ксении!.. — Марина протянула мне адрес.
И тут пришли рабочие с крыши — я забегала. Они каждый вечер приходили умываться — воды у нас почти не бывает, поэтому я заранее запасаю для них ведро, а затем полотенце, которым они вытираются, кипячу. Когда сын в реанимации, то ты готова много чего сделать, конечно, но взять ребенка… нет, все равно не могу. Поэтому, когда Алена вошла, я была вся в мыле — не в переносном смысле, а в прямом (в проблеме мыла, которое закончилось). Говорю:
— Один родственник материл нас, кричал: нищеёбы! А наш нравственный компьютер не хочет печатать это слово — предлагает “нищее бы”! То есть надо еще нищее жить… У нас долг в две с половиной тыщи!
— Мы завтра принесем свое мыло, — пообещали рабочие.
Алена словно ничего не слышала (она оказалась двадцатилетней девушкой — вся в белом). Взяв в руки сумку картин, она спокойно начала свое:
— Так вот про мальчика: Нина Викторовна, он совершенно необыкновенный!
Очки — из-за Алены — раздавлены, это ладно. Но как можно с русским размахом расплескать человека всмятку — у меня началось удушье… Я застонала: “Идите же с Богом, прошу вас!”
Вскоре пришел Вася (имя изменено). Он вошел вместе с моим мужем: видимо, где-то встретились. Я всегда Васю кормлю, однако в этот раз за ужином он был настроен так мрачно, что я стала метать ему в сумку срочно книжки, чтоб поскорее отправить. Но Вася любит о книгах поговорить:
— О любви я читать просто не могу!
— Извини, о ненависти у нас ничего нет, — ответил ему Слава.
— Разве вы не о ненависти пишете все время?!
О какой ненависти, где?! Я так нервничаю из-за аварии сына, что вымарываю целые куски из новой пьесы. Голову собаки вот выбросила. Это возле нашего дома стояла чистая прислоненная к стене досочка — как раз Богородицу на ней хорошо бы написать. Я подошла взять, а из-под земли вдруг высунулась голова собаки! Оказывается, там — внизу — коммуникации, и у собаки — щенки. И вот я испугалась, что описываю это в пьесе: для головы собаки на сцене откроют люк, а в него нечаянно упадет какая-нибудь артистка! Нет, лучше без люка, без риска…
Да, я почти привыкла, что Вася всегда мрачен. Еще когда мы были так молоды, что называли друг друга “стариками”, он уже был таким (см. ниже — в последних строках). Но сегодня — сил моих нет это выносить. И тут меня опять осенило: может картины нужны?
— Да, очень нужны. Один врач для твоего ангела собирается целую комнату отдать…
Стала я метать картины ему в сумку, приговаривая: “Тяжело, как ты это унесешь!”.
— Нина, а ему ведь только до мусорки до ближайшей донести, так что очень-то не беспокойся, — намекнул мне муж, чтоб много не метала.
Вася много лет уже живет в психобольнице с манией преследования: якобы мафия хочет отнять у него квартиру. А если это не болезнь? Сейчас мафия всесильна ведь. Но Васе-то от этого не легче. Конечно, он — может — все эти годы мои картины доносит только для ближайшей мусорки, но зато быстро уйдет, и я продолжала метать ему в сумку рыбок и петухов…
— Вася, я за тебя помолюсь, — сказала я.
— Не надо! — запретил он.
Когда гость наконец ушел, я заметила:
— Бедный, он становится все злее. И откуда только такие берутся?
— Тебе показать, откуда? — вопросом на вопрос ответил муж.
Затем приходит приятельница Лялька (имя изменено). Если Алена хотя бы позвонила, а Васю привел муж, то Лялька является без звонка. И сразу вскипает. На этот раз: “Неужели опять причастились, когда кругом атипичная пневмония! Таких дураков, как вы, на свете мало!”
— Слушай, ты чего? Успокойся.
— Не могу успокоиться, когда ты ссышь неправильно, — два раза повторила она.
