откачивала. Наутро я встала с рвотой каждые 3 сек. Чуть не умерла. Хорошо, что перед отъездом сходила в храм и попросила благословенье на Москву у о. Александра!
Было много всего. Я картины разделила по сумкам и сдала в камеру хранения. Каждый день брала по сумке и развозила, куда обещала. Во вторник мы с Таней сдуру пошли с утра на выставку. А ноги плоскостопные, я уже чуть не падаю, но надо еще брать огромную сумку и нести в «Октябрь», милым моим издателям! Давно обещала им. В другие журналы и редакции раньше – в прежние поездки – привозила. И вот я кое-как бреду, нет сил, ноги не держат! Зачем я с утра на выставку-то пошла! Ума нет совсем. Знаю же свою слабость – ноги... И вот решила я бросить часть картин. Все равно не донести. Остановилась и присмотрела место, куда бросить. И тут... навстречу идет В.Г. В это время, в этом месте я вижу единственного в Москве человека, который просил год назад мои картины (остальным я сама предлагаю в подарок). Мы познакомились год назад на конференции. И я говорю: «Возьмите у меня половину!» И он с удовольствием взял! А я остальные донесла до «Октября»! В десятимиллионной Москве я встретила единственного – в этот миг нужного – человека! (Даша: «Значит, нужны твои картины, раз Господь не допустил, чтоб ты их выбросила».) Буквально: чудо...
Т. о Пете: ушел к третьей жене! Девять лет прожил с первой, десять – со второй. Я: «А казалось: он такой структурированный!» – «Ну да, он структурированный – на десять лет, а потом по новой...»
Щ. в Москве дала Славе костюм. Славин весь изношен, я копиркой закрашивала истертый ворот, но от этого пачкается воротник рубашки. В кармане внутри – дырка (в пиджаке), и внизу валяется провалившийся презерватив. Зачем? Большой начальник, подавали как семьянина! (Это костюм друзей Щ.) Дома бы – дома лежали бы презервативы, а на работу – для кого? Я Славе: «Давай напишем рассказ, там – наверное – ребенок родился! Если он не нашел презерватив». Слава: нет, не родился, чиновники себя в узде держат. Не стал он без...
В «Новый мир» я пришла на 15 минут раньше. Пустой коридор. Я в приемной взяла авторские номера с нашим рассказом. И легла подремать на диван. Так уже устала. Слышу шаги – села. Идет Руслан и несет две кипы рукописей (самотек?). Две папки страниц по 700! Руслан: «Вот сколько пишут». – «Значит, жива Россия, пишет... (я).
В «Октябре» звали выступить в Обнинске, якобы там читатели хотят со мною встретиться. Лена Трофимова звала выступать в Тургеневской библиотеке. Даже не верится, что я кому-то нужна. Повести (4 последних) никто не берет... Смиряться надо. Наше дело смиряться.
Даша защитила курсовую на 4. Это счастье! Дело в том, что она и две ее подруги везли написанные работы к кому-то (проверять еще раз). Я сдуру дала им банку варенья. Они все положили в один пакет. И мужик из автобуса выходил с банками тушенки, махнул по банке варенья, и все курсовые были испорчены, а это миллионы точек на миллиметровке (Камское водохранилище, глубина и пр.). Девочки все переделывали...
Расцвела моя розовая фиалка обильно, красавица! Даша сделала мне педикюр, только все еще не могу приладиться, привыкнуть к нашей бедной некрасивой квартире! После Москвы, как всегда, все кажется убогим, нищим. Но постирала, написала три письма и... душа моя снова приладилась к прежней жизни, потом пошел камень из левой почки. Все, как всегда...
– Привезли в прошлом году такую, что соседи по даче говорили: «Надо уж выбрасывать такую в мусорку!» Но мы посадили, подкормили, и через две недели наши помидоры лучше всех!
– Потому что там има свобода! – комментирует вторая.
«Има» – это древнее двойственное число в творительном падеже! Вот какие старушки, еще употребляют древнее двойственное число, а понимают, что... как! – нужна свобода!
* * *
Журнальный зал | Новый Мир, 2002 N2 | НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР
ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ
Нечего стесняться, что мы любим Пермь. Столько здесь породистых лиц, что каждое второе можно поместить на обложку журнала! А Петелина была вообще из какой-то будущей Перми, где никто не станет копаться в мусорных баках... Впрочем, мы видели ее всего раз, лет так уже двадцать тому назад, когда у нее было прозвище Елена Прекрасная. Елена Климентьевна была сахарно-смуглого вида, и реяли какие-то беспричинные отблески во всей ее фигуре. В общем, казалось, что прозвище — точное. И выглядела в свои пятьдесят она от силы на тридцать! Помнится, что и за один тот раз она успела вбить в нас массу своей биографии: были там дворянские корни, два образования, подлец отец Ромы... С Романом, ее сыном, нам и приходилось много общаться (поначалу он — с джунглями на голове и внутри, а потом — коммерсант, и тут же природа словно спохватилась, что его образ не соответствует новому положению, и запустила свои вездесущие руки к нему в волосы, нечувствительно пропалывая, так что через год он уже зеркалил лысиной).
— Мой Ромочка ведь вам помогал! Помогите и вы мне: ремонт нужен, я не могу в такой обстановке... Семья у вас большая, рабочих рук полно! За неделю управитесь вшестером.
— Елена Климентьевна! У нас внук родился, мы себе ремонт в этом году не планируем, не то что вам...
— Ну и что — внук! Помогите хотя бы достать мои фамильные драгоценности! Ящики в комоде провалились, я не могу справиться, а чужих людей боязно просить — ограбят. Мой Рома вам всегда помогал.
Ну, мы никак не ожидали, что жизнь может так вертеться, как вошь на гребешке! Ее Рома ходил к нам
