— Все давно знают, что он со студенческих лет постукивает, одни вы как дураки...
Мы были не дураки, мы не хотели всех подозревать. А после этой истории, году так в 1989-м, кажется, так “поумнели”, что... В общем, к нам в квартиру позвонили. На площадке стоял мальчик лет тринадцати:
— Вам цветочек!
В руках у него был букет роз. А мы не взяли: решили, что КГБ отравленные цветы прислало. Потом оказалось, что это поклонник старшей дочери прислал — хотел романтики. А вышло...
На днях снова позвонила Елена Климентьевна:
— Сквозняк в грозу так опасен: молния может пройти ионизированным шнуром — войдет в форточку, пройдет через комнату и ударит в батарею! У вас окна все закрыты?
Окна закрыли. Спасибо за заботу. Что слышно о Роме?
— Рома женился на еврейке. Теперь он в безопасности. Но вы все равно молитесь за него! Я прошу.
Достоевский говорил, что писатели должны отвечать за все человечество. Он и в тюрьме отсидел... А нам — всего лишь молиться за бывшего стукача предлагают. Но что, если позвонят матери десяти других и попросят, чтоб мы возносили за них молитвы?
ВБ
Какие-то дети, дети все, дети... Евдокия стряхнула сон. Ночной звонок в дверь воспринимается как мировая катастрофа. Такое ощущение: пока ты спала, все начало рассыпаться, а застыло только потому, что успела проснуться. Спокойно, сказала она себе, муж в санатории, кто бы это мог быть? Евдокия, полная, но легкая, всплыла над двуспальным ложем и заперемещалась к двери. Халат ее — совершенно заковыристой расцветки — то в одном месте обнимал округлость, то в другом... И она уже в горле перебирала регистры: каким голосом заговорить с тем, кто стоит на лестнице. Посмотрела в глазок и увидела сосредоточенное лицо Юрия Чухнюка... или он Чухняк?.. Бывший ученик их гимназии, но в его классе она не вела литературу! Евдокия настолько не представляла, что ему здесь и сейчас — в полпервого ночи — нужно, что растерялась, все регистры потерялись, и она спросила никаким голосом:
— Вы к кому?
— Евдокия, извините, Александровна, мне срочно... поговорить с вами, проконсультироваться!
К ней еще никто не являлся за консультациями в такое время. Заинтересованная, она открыла дверь. “Милый мальчик, ты так молод, так светла твоя улыбка...”
— Евдокия... Александровна! Что такое “высота безысходности”?
Спрашивая ее, он как-то быковато-мрачно на нее посмотрел.
— Наверное, от этого зависит ваша жизнь, что вы примчались для консультации в полночь, Юрий?! — Говоря это, Евдокия машинально защитилась халатом: запахнулась им до скрипучей тугости.
— От меня сегодня ушла жена. — Юрий громко задышал, очевидно, прокручивая перед собой происшедшее.
— Это свойство жен. Иногда они уходят, Юрий.
Он хотел сказать, что “иногда” — это не то же самое, что “сейчас”, но посмотрел на халат, распираемый могучим давлением, и ответил так:
— У вас училась Люба Заренко. Она твердила мне два года... Вы их учили, что должна быть высота безысходности! А сегодня она ушла от меня. Так вот... может, вы мне сейчас скажете, что это такое — высота безысходности?
В это время выскочила из детской Кролик — ей было до всего дело в полночный час. Как и самой Евдокии, когда ей было семнадцать лет. При виде томно-мрачного Юрия дочь протерла глаза и строго спросила:
— А жена во сколько ушла от вас?
Ответил им человек, у которого, когда ушла жена, словно половина тела отпала, поэтому он все время проверял, на месте ли оставшиеся части; например, под видом поправки галстука щупал, тут ли шея.
— Люба (вдох) ушла (выдох) в десять часов (вдох) тринадцать минут (выдох) утра!
— Кроличек, иди-ка ты спать! — посоветовала Евдокия.
Но Кролик не ушла. А в коридор вышла еще и кошка.
— Вот и Мусе любопытно, — сказала Кролик.
— Вся кошка состоит из шерсти и любопытства, — зевнула Евдокия.
Кролик поняла, что мать зевает намеренно, и сказала Юрию:
— Жена уже не вернется, у нее теперь другие циклы работают, — туманно, но в то же время по- подростковому жестко объясняла она. — Вы завтра с утра должны искать другую жену! Да когда найдете, в первую очередь спросите, не училась ли она у моей мамы по литературе. Если и вторая училась у маменьки, то бегите от нее изо всех сил...
Напрасно Кролик старалась: мрачный Юрий был в таком горе, в таком... Он, кажется, даже не замечал, какого он пола.
— Так что же это такое — высота безысходности?
Евдокия нервно заколыхалась:
— Язык культуры нужно долго осваивать. Вот если бы вы учились у меня в классе, а потом...
— Спалить бы такую культуру, — по-хамски оборвал незваный гость Евдокию, а про себя добавил: “А тебя взорвать, отравить и повесить”, — повернулся и огромными прыжками улетел вниз по лестнице.
