больно укололо подозрение: не муж ли? По шепоту трудно сразу узнать, но вот одна громкая фраза, и она с облегчением вздохнула — всего лишь Жаканов. Кому это он, интересно? Неужели Оленьке? Ну она достаточно практична, чего за нее волноваться. Только сегодня вечером познакомили их: «Жаканов, я тебе представлю...» «Олюся»,— поспешно та назвалась сама — в стиле ретро. «Ужасно,— улыбнулся Жаканов,— звучит, как удар подушкой». «А Жаканов — звучит как... шум наждака»,— не растерялась Ольга. Да она и сейчас вон все его подкалывает. И вдруг... Что такое, куда его понесло?!
— Ты боишься смерти?
Ночь, лютый мороз, да еще гадали по Библии, только кладбищенского духа не хватало. Даже Светлане Ивановне боязно стало: у-у-ух! И тут же донеслось Оленькино трепетное, восемнадцатилетнее:
— Да, боюсь. Да! У меня дедушка осенью умер. Был мне... вместо отца.
Молчание.
Возможно, Ольга вспоминала деда, Светлана Ивановна много слышала о могуществе директора треста ресторанов и кафе, о том, сколько всего он завещал Ольге: и машину, и дачу, и деньги...
Диван хрустнул, когда Светлана Ивановна села и потянулась к выключателю. Сначала деликатно щелкнула несколько раз туда-сюда, словно спросонья, и лишь после этого повернулась к своим гостям. Напрасная предосторожность — они слишком ценили себя, поэтому не спешили изменить положение, не отпрянули друг от друга. Локоны Оленьки безвольно лежали на подушке, а Жаканов выглядел сгустком энергии, сжатой пружиной, готовой вот-вот распрямиться. Он и всегда был плотным, но сейчас в глазах полупроснувшейся, полугрезившей Светланы Ивановны предстал прямо куском свинца, к которому приклеили усы. «Пуля с усами»,— скорее ласково, чем насмешливо, подумала Светлана Ивановна и спросила:
— Бред какой-то! Жаканов! Ты только что развелся и опять рвешься к цепям?
— Светка! Как ты кстати! А то мне не верят насчет развода.
— Имей в виду: ее мать — моя начальница. Раз. Там ищут принца — два.
— Светка, ну ты даешь! Чем я тут помеха?! У меня же ничего нет. Ты знаешь, как иголку ищут? Палец нужно помуслякать и водить им.— Он тут же поплевал на свой палец и начал пародийно искать «иголку» в районе своих бедер, подражая неким магическим пассам.
То ли дар комика внезапно проснулся в нем, то ли Светлана Ивановна была слаба спросонья, но она буквально раскисла от смеха, махнула рукой, выключила свет и сомнамбулически побрела в гостиную — в поисках мужа. Оленька тоненько пискнула:
— Светлана Ивановна, я в джинсах, вы не беспокойтесь.
Принцесса в джинсах. Вечно они заджинсованы, накрашены, ухожены — она и ее подруги. Даже в баню ходят и с медом там парятся, чтобы благоухать. Да, кстати, надо где-то достать хорошего меду, у старшего опять гланды... Но сейчас спать, спать: завтра ехать за детьми, много уборки, благо готовить не нужно — пельмени остались.
Утром Жаканов бесцеремонно растолкал хозяев дома:
— Мы уходим, Светка, имей в виду — девственность Оли в полном порядке.
— Да ну! — возмутился муж Светланы Ивановны, раздраженный тем, что его подняли так рано.— У тебя была целая ночь в распоряжении!
— Так и знал, что ты скажешь гадость! Так и знал...— начал распаляться Жаканов, заталкивая Оленьку в ее сверх-сверхпортугальское пальто, но вдруг благоразумно решил помолчать, рванул дверь и вылетел на улицу, увлекая за собой бессловесную девственницу. Однако через десять секунд влетел назад — забыл перчатки. Спокойным уже голосом спросил:
— Она чудесная, верно?
Светлана Ивановна промолчала — не потому, что была не согласна, а потому, что не хотела вмешиваться. Сам не маленький.
Когда он вышел, муж Светланы Ивановны басом пропел:
— «О, Ольга, отдайся, озолочу!» — обещал отец Онуфрий... Новый год он начал с новой любви, значит...
— Знаешь, чем он ее расположил? В жизни не угадаешь,— скорее восхитилась, чем возмутилась Светлана Ивановна.— Разговором о смерти.
— А я-то думал: чего он весь вечер такие страхи про психиатричку рассказывал? Вот оно что...
Они принялись за уборку, обсуждая прошедший вечер и Жаканова. Мол, для Ольги он слишком стар, все-таки тридцать. Кроме того, он же свободный художник. То есть числится на договоре в газете, но фактически не работает, перебивается редкими гонорарами. Сидит дома и пишет сценарии, которые пока никто не берет. Красив? Еще да. Талантлив? Еще как. Пробьется? Если не устанет так жить, обязательно пробьется. Ему бы выиграть в лотерее. Или жениться на Оленьке. А почему бы и не жениться? Очень красива? Да. Очень глупа? Нет. Вполне возможно, что женится. Не нужно тут осуждать, как-никак Жаканов — друг ранней молодости, и есть еще шесть-семь человек — целая компания, в которой все связаны крепкими узами...
Стоит ему жениться — и проблемы «прокормиться» не будет. Правда, и писать станет некогда: машина, дача, квартира, юная жена — все это потребует времени. Хотя теща и ее друзья могут позволить ему иногда писать, потому что они могут устроить, пристроить, в общем, опубликовать. Они все могут.
— Свет, а помнишь, он написал, что поцелуи в подъездах щелкали, как пощечины? А про руины пищи на свадьбе!
— Мне больше нравится, что нервы натянуты, как линия Пикассо — тронь, порвутся.
— Тьфу, фу! Вечно вам, женщинам, нравится какая-то ерунда... Да-а. Представь: у Жаканова свой кабинет, машинка «Эрика», слева — портрет Пикассо, справа — еще кого- нибудь.— Муж Светланы Ивановны размахивал шваброй налево и направо.
— Завидуешь?
— Нет, но...
В жизни между тем тоже было свое «но». В доме Оленьки переполох: после новогодней ночи она не спит, не ест, все сидит у телефона и ждет, кричит на мать, чтобы та не включала громко воду и все такое прочее. Ищут виноватых и, конечно, находят — Светлану Ивановну: она познакомила. Мол, совсем не для этого пустили в ее дом пастись свою дочь, а для обогащения идеями. Если бы еще Жаканов не был совсем нищий! Но не в этом беда, а в том, что он и не хочет нигде работать. Но и не это самое страшное, писать — пусть пишет, пожалуйста, будут кормить его год и два, но только при условии, чтобы были плоды, результаты, так сказать. Но ведь он не звонит, негодяй, не любит их дочь, подумать только, чего ему еще надо? И библиотека, и вкус, и Олюся хороша, чего ему не хватает-то? Оленькина мать доказывала, что Жаканов не стоит мизинца ее дочери. Она говорила это не только Светлане Ивановне, но и всем своим подчиненным. Информация поступала со всего города по телефону, и в зависимости от новостей мать то и дело сокрушалась:
— Чего доброго, обрюхатит до свадьбы!
— Говорят, он так скуп, так скуп!
— Господи, у нас в Москве такие связи, в том числе в кино.
— Растранжирит все ее деньги! Но пусть не рассчитывает — я книжку заберу себе под контроль.
— Вы слышали, Светлана Ивановна, он же импотент! Поэтому его бросила жена. Зачем вы их познакомили?
— Только б женился, а уж мы все устроим, все устроим.
Светлана Ивановна все выслушивала, успокаивала, но конец терпению ее уже был близок. Тем более что сама Оленька торчала в ее доме вечерами, вздыхала о Жаканове, хваталась за каждую книжку, которую тот якобы хвалил. Однажды, когда он уехал в Москву (очередной сценарий повез) и не звонил, не писал две недели, Оленька истерично расплакалась:
— Я знаю, он... он думает, что я просто сытая девочка. Да-да! Он даже не подозревает, что я жертвенница и что мы можем помочь на Мосфильме. Мама все может... все.
— Оля, что случилось? Ты пожертвовала?..— осеклась Светлана Ивановна, решив, что не ее это дело.
— Ради него я МОГУ пойти на большие жертвы!
Все в порядке, не пожертвовала ничем, а только МОЖЕТ. Светлана Ивановна быстро прокрутила в голове возможные большие жертвы: уйти из дому, отдать свои деньги в фонд ЮНЕСКО? Чем еще она может поразить?
— А на какие именно жертвы? — тупо уточняла Светлана Ивановна.
— Ну я могу, вполне могу... обойтись без всего!
— Совсем без всего или как? — ехидно вставил словечко муж Светланы Ивановны, заглянувший на кухню за ложкой.
Светлана Ивановна быстро спровадила его, хотя Оленька уже начала вежливо отвечать на вопрос:
— Могу без всего жить, к чему привыкла, да-да! Например, по утрам... в общем, буду есть то же, что все. Конечно, не яйца каждый день и не масло, я его вообще не ем. Но колбасу могу.
Она рассчитывала, может быть, что разговор будет передан Жаканову, но Светлана Ивановна щадила девочку, ничего не передавала, не советовала, хотя однажды Жаканов прямо спросил ее: жениться, что ли, ведь Ольга любит так, как его уже никто не полюбит?
— Еще чего — никто! Да если б я кого-то встретила в свои восемнадцать лет, такого тридцатилетнего, как ты, оригинала да еще с этим вот увесистым слитком усов под носом...
— Я серьезно тебя спрашиваю, Светка, а ты!
— Ну скажу я: женись, а ты будешь несчастлив, повесишь дома мой портрет и закидаешь его тухлыми яйцами.
