…ах та ли я?
Сто сантиметров талия.
Грач любит такие языковые заковырки. У Надьки в руках появился телефон, и она начала умолять в трубку: “Только на минутку зайду!” Лидия вызвалась сопровождать, но Надька заявила:
— Я должна все сама.
— Надь, Ахматову бросали, Цветаеву бросали... — твердила Лидия. — Я только умоюсь с поезда, подожди!
— Не надо… Я к Витьке зайду.
— Зачем? Ты же его оставила! Нет, так нельзя: Инна и Витька подали заявление в ЗАГС.
Разумным тоном, как ребенку, Надька говорила:
— Лидия, спокойно, не волнуйся, я просто с ним подышу, возле него, поняла? Я собираюсь… Не собираюсь менять в его личной жизни. Ты меня за кого держишь, зачем мне это? Душно, я на Каму с ним, с Витькой, схожу, клянусь, прогуляться, подышать.
Лидия поразилась: душно? Какая в Перми может быть духота или жара?! Вот в Киеве…
Надька взбесилась оттого, что Лидия затянула: Цветаеву, мол, бросали, Ахматову бросали. Как ты запоешь, если тебя Володька бросит! Подумаешь, Витька и Инна на грани брака, а где-то уже и за гранью. Не дворянские, чай, все мы детки, великосветский скандал не грянет.
5
Грач сказал с порога, что может поговорить с ней, пока собирается в театр. Он зашел в ванную, не закрыв дверь, и стал мыть ноги… Из прихожей была видна стена с иконами — Грач был известный в городе собиратель и любитель старины. Надька слышала, что иконы могут помочь, и она хотела сейчас взять от них помощи: втиснулась взглядом в изображения двух Богородиц, висящих рядом. Но ничего не увидела, кроме золотых и коричневых пятен. Повернула взгляд внутрь себя: там плавилось уныние пополам с духотой.
— Зачем ты сказала Любови Климентьевне, что только что из моей постели? — слезливо выговаривал Грач, надевая носки. — Ты же меня подставила!
Надька вспомнила: после всего она любила лежать на большом голом теле Грача и воображать, что все опасности навсегда закончились. Сначала он огорчался, что для нее главное — не “миг последних содроганий”, а вот это замершее лежание. А потом привык и иногда использовал для примирения после редких ссор: “Ну, ладно, иди сюда, полежи, замри на мне…”
Она с минуту поплакала и пошла жить.
Надька шла быстро и даже ни разу не покурила. Два квартала расплывающихся зданий пронеслись мимо. Такое впечатление, что она стояла на месте, слегка перебирая ногами, и только притормозила, чтобы Витькин дом оказался напротив. За это время только два раза поверх бесчувствия прошло по ней тихое удивление: какая-то знакомая фигура в коричневом мелькнула по другую сторону улицы. Да нет, Лидия сейчас должна принимать ванну, она же насквозь пыльная после поезда. Не будет же она юрко прятаться за киоск “Союзпечати” — это для ее большого искреннего тела просто смешно!
Надьке открыла Витькина мать Евдокия Павловна: черты лица ее еще больше отвердели, но, впрочем, она сказала:
— Витька сейчас кончит причепуриваться к свиданке, чаю с ним попьете. Где каникулы провела, Надежда?
За столом маленькие глазки Витьки вообще спрятались внутрь черепа, бульба носа залоснилась, рука дрогнула, и Евдокия Павловна закричала:
— Куда песок-то сыплешь мимо! Я ведь не на Каме его собираю, — показывая тоном: убиралась бы ты, Надежда, побыстрее добрым путем.
Как плоскогубцы чувствовали себя в руках у Витьки, так и он сам чувствовал сейчас себя в руках у Надьки — простым инструментом.
— Вить, пойдем, я тебе должна что-то сказать. Не здесь, — тщательно произнося звуки и наполняя их силой, сказала Надька.
Они прошли оставшееся до Камы небольшое городское пространство. Надька шла по мглистому, отдающему серым светом, холодцу земли. Пасмурная тяжесть легла на дома, и они начали превращаться в желатин, расползаясь по поверхности.
Лидия увесисто скользила за ними, укрываясь между прохожими и деревьями, которых хватало на улице газеты “Звезда”. Ее название пермяки, впрочем, уже сжали до просто Звезды, и получалось что-то романтически-волшебное. Серьезный идейный смысл развеялся в сияющем воздухе. Пасмурность была, но в то же время сквозь облака по всему небу светило солнце. Надькина фигура чуть ли не пропадала в висящем над городом жемчужном сиянии. Так, то подпрятываясь за ствол дерева, то глядя в сторону, чтобы не тревожить Надьку и Витьку своим горячим взглядом, Лидия подобралась достаточно близко, но все равно ничего не слышала. Но она чувствовала дрожь Витьки и какое-то его чуть ли не предсмертное томление: прежняя жизнь кончается, вот сейчас решится все.
— Если ты на мне не женишься сейчас же, я брошусь в Каму и утоплюсь. Но не бойся, никаких мучений не будет…
Он отчаянно старался лицо сохранить свое, чтобы что-то было от его собственной воли, а не от инструмента. Он сейчас думал о себе, как о мужчине.
— Я женюсь. Я всегда тебя продолжал любить… я о тебе много думал в это лето. Я понимаю, что, наверно, у тебя с Грачом все… Но ты не думай, что я тут запасной вариант, я до него любил тебя…
В этот миг Надька и Витька отчетливо разглядели Лидию, даже очень ярко — в коричневом муслиновом платье, еще слегка запыленном с дороги, лихорадочно грызущую полусухую жухлую ветку с тополя. Но они распределили свои силы так, что на Лидию внимания не хватало. И забыли про Лидию, прошли мимо нее.
