Нина Горланова в Журнальном зале 1995-2000

— Я полный... хлорки... ох, льют ее!.. — Он вытер слезящиеся глаза. — Безобразие прямо... Почему давно не был? — продолжал он. — А, писалось, наверное. — (Докторская диссертация то идет, то нет, объяснил Антон Насте.)

Миша мрачно листал подаренные тома “Индийской философии”. Чем ценнее подарки Льва Израилевича, тем сильнее он подозревал гостя во влюбленности, взаимности и так далее. Вечно эти книголюбы и холерики где-то знакомятся.

— Вы девочку взяли? — второй раз спрашивал Лев Израилевич у Миши, и губы его так сильно сжимались и разжимались при этом, словно он с огромной силой бросал их друг на друга.

Неужели будет отговаривать? Взяли, а что?

— Мы там приготовили мешок всего... постельное белье, кофточки... Вы бы приехали да увезли, а?

Света улыбалась, Света обещала приехать, Света резала колбасу на закуску.

— А кто сидел рядом с Львом Израилевичем на последнем заседании у книголюбов? — спрашивала она. — В синей кофте и с крашеными волосами!

— Неужели с крашеными? — изумился Лев Израилевич.

— А вы что, не заметили?

— Мы, мужчины, ведь не воспринимаем внешне, мы больше внутренне... свечение... Свечение от женщины усиливается или уменьшается... А это кто вас так написал — Настя?! Где я уже видел такие облака, показывающие кукиши, — у Пикассо? — И тут он почувствовал, что свечение от Светы усилилось. И Миша это понял, поэтому срочно обнял жену: вот она у него какая, взяла девочку, научила рисовать...

— Вам нравятся мои доски? А некоторые говорят... ярко чересчур. — Настя принесла из детской еще несколько работ, несколько своих “яркостей”.

Вот один человек видит в картине красоту, а другой — не видит. Что это значит? Значит, она внутри нас, красота-то, в душе, говорил Насте Лев Израилевич. Выпили за красоту.

— Ты какие книжки любишь читать, Настя? — спросил он.

Пока что она еще над “Пеппи” засыпает, призналась Света. Свечение усилилось, заметил Лев Израилевич.

— А можно... я сделаю набросок ваш... для портрета, дядя Лев?!

О законах

— Цвета, Цвета! А как нарисовать это? Ну-у кааак?..

Что же это? Оказывается, Настя видела... увидела... нет, не подглядела, а так вышло, что... в общем... нет, не так! С самого начала. Ведь в комнату соседки Нины дверь всегда заперта! А тут была открыта. Ее ветром-сквозняком открыло... Окно было настежь, когда Настя вбежала, чтобы узнать, что случилось. Вбежала и замерла. Чуть не умерла, как Настя говорит. Нина за ноги изо всех сил держала йога Андрея, который хотел выброситься в окно. Хорошо, что он не успел. Оказалось: Нине тополь мешал — ветками своими лез в окно. Свет-то нужен... На самом деле, Света уж не стала Насте этого говорить, тополь служил Нине поводом для близкого знакомства с тем или иным мужчиной. Нина сама даже этот тополь под окном поливала-удобряла, чтоб рос побыстрее, давал листья пожирнее. Потом она звала знакомых якобы ветку отпилить, а сама в это время сильно держала человека за ноги! Потом, когда все отпилено, она еще и за талию мужчину как бы поддерживает — обычно. И уж тут либо сразу произойдет то, что должно было произойти, или... какое-то уже начало положено, так говорила Нина Свете. И хоть нынче Настя все испортила, забежала, заорала, бог весть что подумала. А Настя потому так закричала, что ей показалось, Нина и йог Андрей должны сейчас вместе вывалиться и погибнуть, но не в окно вывалиться, а в другое, странное и страшное место, в окно бы — так еще ладно... Она не могла сказать, что именно ей почудилось страшное, но и не могла забыть потом это происшествие, вот и собиралась написать картину. Но картина никак у нее не получалась.

— А это кинематографично! — сказала Света. — Есть, Настя, разные виды искусства, и каждое живет по своим законам! Сцена с окном — не для живописи, а для кино. Или для театра. У всех видов искусств — свои законы... — Она бы еще и еще говорила, не замечая, что Настя скучает, но тут суп с кухни подал голос своим вскипанием.

Я думала, размышляла Света, что русло жизни должно с годами расширяться, как река, и что Настя вольется естественно, как ручей в речку... Вместо этого она, как плотина, перегородила русло жизни! Врет, ворует, я ночи не сплю...

Отец лжи

И верно: грустна наша Россия-матушка! Когда кто-то у Ивановых рассказал, что врач, ставя диагноз “мания преследования”, пишет вместо “агенты КГБ” — “агенты ФБР”, Миша заявил:

— Тот, кого в Евангелии назвали отцом лжи, все-таки покажется менее ловким, чем КГБ. В нашей стране отец лжи и есть КГБ...

Муж Лю, бравый подполковник Архипов, разъяснил, что пишут “ФБР” вместо “КГБ” потому, что боятся международных проверок, ведь слишком яркая статистика боязни КГБ будет, если все точно записывать! Дороти переключила всех на другую, хотя и тоже грустную, тему:

— В смятении чувств я надела левую линзу на правый глаз сегодня, и сразу так плохо мне стало, так дурно...

— Ахматова бы нынче писала не “на левую руку надела перчатку с правой руки”, а “на левый глаз я надела линзу с правого глаза”, — сразу подхватила разговор Лю.

Пришел йог Андрей, уже нетвердой походкой.

— Ежик-девочка, хочешь играть в двенадцать записок? — предложила синяя Настасья, дочь Дороти, тоже Настя, только в синем платье.

Света сжала в руке бокал — вдруг на “ежик-девочку” Настя обидится, ведь у нее только-только вырос на голове этот ежик, которым она так гордится.

Но Настя не обиделась, она захотела играть и даже написала такие записки: “Следующая находится там, где не ступала нога человека”, “Клад находится между небом и землей”. Словно ей не семь лет, а все семнадцать! Но у детей так и бывает. Это у взрослого все определено, он привязан к возрасту, а ребенок —