— Правильно, — похвалил отец. — Мы должны быть гуманной частью природы.
Мама же Иванова спросила у тети Пани: почему так странно одета Настя — юбка на резинке вокруг шеи... Как пончо... Для тепла? Кто у нее родители?
— Да Наська-то вроде кошки Безымянки. Мать у нее в тюряге. Трезвитель по ней плачет.
— Вытрезвитель? — поправил Антон. — Она что — пьет?
— Нет, за ухо льет.
Мама Иванова сказала: если Олю, подругу Насти, помыть, она бы ничего, хотя и полненькая. А Настю уже не отмыть? — спросил Иванов-папа, в замешательстве потянув в рот сухую проволоку бороды. Просто Настю дольше мыть придется, но — тоже не все потеряно. В том-то и прелесть жизни, что всегда не все потеряно, — эти слова были начертаны улыбкой, вдруг разгулявшейся между усами и бородой. А Настя, конечно, это прочла и подошла так близко, что стали видны червяки на ее щеках — точечные кровоизлияния, сосуды так лопаются, когда печень совсем сдает. Ивановы подняли глаза кверху, где вдали, на высотном доме, бежали буквы рекламы: “...ЫСТАВКУ ФОТО-78... ДРАГОЦЕННОСТИ — ПУТЬ К СЕРДЦУ ЖЕНЩИНЫ...” Вот призывают покупать драгоценности, в то время как... В тысяча девятьсот... древнесоветском году Ивановы вплотную столкнулись с голодной слюной Насти. И стали расспрашивать про то, ходит ли Настя в школу.
“Ученье — свет, а неученье — чуть свет и на работу... Как я вот. В школу она пойдет через две недели. Если пойдет...” — думали Ивановы.
Люди шли по двору — это все были хорошие люди. Видя Настю опаленной, с потрескавшимися руками, они иногда кормили ее. Тетя Паня часто кормила. В последний раз это было под Новый год, елку ставили, и вдруг Настя схватила петушка, стеклянного, хрум — и сжевала, за леденец приняла, такой красивой игрушки — и нет...
— А дереву больно? Почему оно наткнулось на ограду? — спросил Антон, показывая место, где древесина срослась с острой пикой.
Тогда Соня шепотом спросила то, что нужно было прокричать во весь голос или даже передавать по световой рекламе: “А почему Настя голодная?” Ивановы сначала решили отвлечь ребенка: что это там дымится?
Кратер вулкана по имени Канализация, ответил Антон.
Мама Иванова наконец перешла к делу: спросила у Насти, чем же та питается.
— Соседка витамины дает. А сама она в день по пачке съедает.
— Автамины едят они, правда, — подтвердила тетя Паня, а Ивановы стали глазами говорить друг другу что-то, потом появились слова:
— Вот почему толстая — обмен веществ сорвала...
— Мама! — испугалась вдруг Сонечка. — Неужели у нас на клумбе так грязно, что черви завелись?
На лопате тети Пани энергично извивался длинный розовый червь. Но тут всех отвлек молочный пакет, который сам шел по тротуару. Это кошка Безымянка вытащить голову из пакета не может. Пока Настя снимала пакет с кошкиной головы, та послушно стояла, а Ивановы не могли понять, почему девочка возится так долго. Наконец они догадались, что руки у нее совсем ослабли. И Антон нагнулся — быстро разорвал пакет. Вот что, сказала мама Иванова, пойдемте накормлю всех пирожками с мясом. Тетя Паня тут же с вопросом: где они мясо берут? Мише дают в издательстве. Иногда.
Тетя Паня не отставала: мол, смотрите, у Насти ведь никакой памяти — где пообедает, туда же и ужинать идет. Но Настя уже вошла в подъезд и ковыляла по лестнице — на ногах у нее золоченые босоножки, от матери остались. Как у Олимпии на картине Манэ, думал Миша, очень вульгарно на ребенке. А Настя первой вбежала в квартиру — и на кухню. Схватила банку — что там? Тушенка — пожары тушить?
В комнатах Настя увидела стеллажи книг от пола до потолка. Она поняла, что находится на границе неизвестного пространства. Обычно она сразу замечала все выгоды нового места — так пчела-разведчица видит, медоносное или нет вот это поле. Уже и в комнатах пахло пирожками, но Антон ходит и на картины показывает: Пикассо, девочка на шаре, Матисс — танец... А Сонька вообще напевает. Хотелось дать ей в лоб.
Настя моет руки
Кухня. Стол. На нем — пирожки. За столом — Ивановы. Настя моет руки. Она моет их в раковине под струей холодной воды.
— Вчера в это время дали горячую, может, и сейчас дадут? — воркует Света.
— Ты ищешь в социализме закономерностей? Не ищи. Их нет, — отвечает Миша.
Антон же смотрит на Настю, которая моет руки в раковине. Но это ведь на самом деле она моет их в реке. И вот уже Антон видит, как полреки стало коричнево, а Настя все моет и моет, уже вся вода в реке стала коричневая, уже и Волга стала коричневая, а там и Каспийское море почернело.
Девочка из лужи
— Это я лужу перегоняла. Она во-о-он где была, а я ее во двор.
— Пикассо бы умер от зависти, глядя на твои руки. Девочку на шаре он написал, а девочку из лужи — нет, — серьезно заметил Миша.
— Лужа мне нужна во дворе — на плоту кататься...
— Мама, а нам можно — на плоту? — хором спросили Антон и Соня.
Настя взяла кусок пирога, бросила его к себе в желудок и сказала: только босиком нельзя на плоту, она вот занозу уже посадила. Света вдруг вспомнила, как она сама любила на плоту — в возрасте Насти... А Настя брала в обе руки по пирожку и глотала, говоря:
— Антон, у тебя сто танков, и у меня сто. Кто победит? Ага, не знаешь, сдаешься! Значит, я победила.
