Еще через день она принесла пирог с черемухой, который все у нас очень одобрили путем уничтожения.
— Хорошо бы всех обосрать, — начала она издалека. — Чтобы они поняли, что я тоже что-то значу!
Когда Галя ушла, мы свирепо сцепились:
— Наверно, это в природе человека — показать себя любой ценой?
— Еще чего! Возьмем ангелов: они ведь не были сразу созданы падшими. Некоторые сами отпали — сами себя изобрели в этом виде...
После Галя хищно выклюнула из нашего окружения одного йога, голодаря и сторонника Цигуна. Это был год самой жестокой безработицы в Перми. Галя как-то поспособствовала его устройству сторожем в ту же библиотеку, где сама работала. Он выдерживал все ее требования: был худ, смазлив и говорил заумные вещи, от которых она аж вся пылала.
— Понятно, что все мы смертны, — говорил он. — Но в одном-то случае природа могла бы сделать исключение? Я мало ем — мало природу обираю, не загрязняю эмоциями... отрицательными. А потом бы прекратил... когда бы понял, что насыщен днями.
Когда он это Гале все говорил, сам так замирал в каком-то отлете ума в бесконечную даль, казалось, что он вот-вот прекратится. Вместе с ним замирала и Галя, а потом начинала судорожно тереть свои сильные руки:
— Я тебе сейчас массаж сделаю! И по точкам.
А он забыл, что в огромном здании библиотеки, поздним вечером, когда кругом так пусто, женщина зря не предложит такие манипуляции. Он вообще забыл, что у них, у Евиного племени, есть другое употребление, кроме служения и слушания. Он польщенно растянулся на диване...
— ... А я по точкам верхней половины прошлась, — простодушно излагала нам Галина на другой день. — Каналы очистила, ну он это принял хорошо. А сунулась ниже, он говорит: не надо! “У меня там проблемы”. У нас в библиографии диван стоит кожаный, я простыню из дома принесла, дура, заранее, а он мне сурово, как сестре милосердия, пациент... в общем, стало... Ну, ладно, устрою день рождения, вы всех своих знакомых приводите! Кого попало.
С ее дня рождения запомнилось: подруга Гали, читавшая замогильные стихи про кладбища и сумерки, капитан-пехотинец, хороший малый, привыкший быть душою общества.
— Посмотри кругом, — говорил он тихонько Гале. — Ты ничего не замечаешь?
— Нет, — рыкающим испуганным голосом отвечала Галя.
— А ты здесь лучше всех! Все окружающие менее красивые.
Потом он подсел к подруге Гали, что-то тихо тоже шептал. На следующий день, сверяя впечатления, обнаружили, что говорил он одно и то же, наизусть (“Посмотри вокруг... ты лучше всех”).
Дети снова развлекали всех мамиными виршами о копченых гениталиях, к матери обращались по- дружески: “Ты, корова, не перебивай!” В общем, царило непринужденное веселье. А мы ушли оттуда рано.
На следующий день мы шли мимо ее окон (она жила на первом этаже). Тут распахивается рама с кряком, и вываливается под ноги нам Сократ. Ему уже было тогда лет четырнадцать. Он вскочил и побежал. А мать вынырнула и закричала вслед:
— Сифилитик!
Две недели сын не приходил, и она обратилась к нам за советом.
— Я ведь почему его сифилитиком обозвала — “скорую” хотела вызвать, — она разворачивала в обратную сторону цепь событий. — “Скорую” венерическую бригаду. В баню не могла неделю заставить пойти!
Мы спросили: почему же именно венерической бригадой она пугала?
— А я Сократу говорила: наверно, ты боишься в баню идти, потому что у тебя язвы, какую-то мочалку затащил в свою кинобудку, наверно!
(Сократ был в училище, где выпускали киномехаников).
Ну, все понятно: дети растут, как трава, можно и выкосить ее, сорняки, они цепкие, ничего с ними не сделается. Но на самом деле Сократ далее до конца жизни Гали не сказал с нею ни слова. Общение происходило через бабушку.
Однажды пришел к нам наш голодарь, совсем ослабевший, тихий:
— Двадцатые сутки пошли, — скромно говорил он. — Кстати, я видел Галину. Слава Богу, у нее какой-то молодой человек, нежно поцеловал, подсадил на автобус...
А мы про Валеру уже знали, потому что все друг про друга знают, Пермь — город маленький.
— Значит, она нашла такого, на которого массаж действует, — ляпнули мы.
— Что ж вы, дорогие, так болтаете-то? — растерянно спросил он. — Это уж чересчур.
У нас было ошеломление от того, что мы сделали: да, ни хрена себе сказанули! Но, впрочем, подобное у нас повторялось несколько раз.
Жизнь в своей необычности все-таки чрезмерно щедра, с запасом. Весь Валера — это особая история, а мы возьмем здесь только край этой истории, к нам обращенный. Краешек даже.
У Гали и Валеры наступила та светлая тяга друг к другу, которая между людьми зовется любовью. Она не зависит ни от хорошей жизни, ни от тяжелых условий, ни от ума, ни от характера, и слава Богу, что не зависит. Мы, предвкушая, ждали, что светлая эта сила сделает Галину приемлемой для людей. Но на самом деле любовь дала ей еще большее ясновидение, и она видела еще яснее все темное. Галя стремилась еще больше отметиться: здесь, мол, была я (взболтав с мертвым илом прозрачные струи духа).
