попросила картину “Полет лебедя”, мы дали, конечно; Никита приходил спросить, что такое “фероньера, фероньерка”, и ему ответили:
— Это украшение женское, на лоб — из драгоценных камней обычно.
Однажды в святки Никита явился к нам в виде
— Западная цивилизация чем плоха: там уважают, но не любят, — говорил он в этот вечер. — А у нас любят, любя-ат! Но опять же — не уважают. Но ведь что важнее: любят! — И он с пророческим видом почему-то тыкал пальцем в сторону холодильника.
Кто-то из гостей ему сказал, из наших: мол, сейчас заявлю тебе, что люблю тебя, и в морду дам. Понравится?
Никита скривился и ушел.
Ночью мы опять проснулись от грохота. Это, наверное, снова пустотелая девка упала, пустогрудая, подумали мы спокойно. Включили свет и посмотрели на часы. Было полпятого. Уже хорошо виднелся дом, что напротив, — дом, похожий на Россию образца 1998 года: крыша новая, а стены все в красных язвах обнаженного кирпича.
Утром мы узнали, что упал сам Никита. Грохнулся с недоделанных антресолей. И сломал себе все, что можно: руки, ноги, шейку бедра. Он долго лежал в гипсе в больнице, а после того, как вылупился из гипса, еще полгода волочил ногу и опирался на палочку. Сильно растолстел — стал каким-то шарообразным грибом наподобие тех, которые растут, пока не высыхают и не взрываются. В детстве их у нас называли “медвежьи папиросы”.
Да, мы забыли упомянуть, что Яна, между прочим, очень яркая особь. Всегда так сильно раскрашена, что словно краска отдельно, а Яна — отдельно. Сначала из-за угла покажется раскраска, а потом — сама Яна. Один раз мы видели ее с каким-то незнакомым мужчиной под ручку, но она сделала вид, что нас не заметила. Вскоре Никита пришел с тарелкой клубники со своей дачи:
— Плохо у нас рекламируют семейную жизнь. Надо так, как это делают японцы! — выговорил он четким голосом.
— А как делают японцы?
— Не знаю.
Яна как-то сказала про мужа: “Он что думал — что я фригидесса какая-то, что ли?.. Не-ет, я — не она”. Ей казалось, что эти четыре комнаты нечем заполнить — пустые они какие-то. Если бы было много мебели, ее бы никуда не потянуло. Может быть...
Вскоре Яна оставила семью: к любовнику ушла. А через неделю мы снова услышали грохот. Ну а теперь-то что упало? Уж не вновь ли Никита сломал ногу? Нет, он не сломал ногу, он скулу свернул — Яне, когда ее, пьяную, ударил. Она домой вернулась, а для Никиты это было еще внове, и он неделю бегал по дому в раскаянии; только к нам дважды приходил и стучал себя в грудь, стучал. И еще стучал по разным гвоздям в своей квартире — с еще большей скоростью и силой. Каждый квадратный сантиметр квартиры был им ухожен, это была уже не квартира, а какая-то фероньера. И вдруг Никита ушел из дома!
Ничто не предвещало тех событий, которые произошли в доме князяН., — так бы написали в девятнадцатом веке. Яна ведь была отзывчивая! Ну да, бабу Лизу она выжила, но иногда нам позволяла давать их, Ошевых, номер телефона, чтобы дети наши могли предупреждать, если где-то задержались. И своих детей кормила, обстирывала. А тут синяки, как заразная болезнь, стали распространяться по телу семьи. Только они сошли у Яны, как проступили у одного сына (мать поддала ему за то, что застала курящим), после мы видели синяки и у другого сына, но уже не выясняли, откуда. То ли один брат другому посадил, то ли еще что... В общем, Ошевы расширились, а потом распались (их история похожа на историю России). Дети Ошевы резко изменились. Сплевывать начали, дабы убедить себя, что жизнь — это помойка. И снизу к нам стала ломиться музыка в стиле техно — наркотическая такая. Родители по очереди уходили из дому, а после взяли привычку исчезать на пару.
Один раз Яна прибежала к нам поздно вечером: дайте что-то от живота, от поноса, Эдику. Ну что дать — бесалол, конечно, на его вес нужно по одной таблетке или по полторы, бормотали мы.
— Вы что — не маленькому Эдику, а большому!
Так мы узнали, что в доме появился новый мужчина — какой-то Эдик. Вскоре мы его увидели: он курил на лестничной площадке, широко и криво распахивая рот между затяжками. Никита Ошев по сравнению с ним был принц Уэлльский да плюс Ален Делон.
Музыка техно между тем становилась все громче и молотила круглые сутки. Яна, говорили мы на следующее утро, скажи своим домашним, чтобы по вечерам убавляли звук. Ну, тут она нам показала, насколько она от нас социально дальше и выше:
— Да вы сами стучите на своей машинке, так что дом сотрясается! Надоели всем! Ясно? Нет?! Если хотите знать, то у меня дед-кузнец ведра с водой на мизинчиках носил, поняли?! Если я захочу, то вы!.. Узнаете, что я могу!..
И дети выглянули из-за спины Яны с таким счастливым видом, словно поняли: есть что-то незыблемое в этой жизни! Это мать с ее твердым характером! Гранит не плавится.
Все имущество, которое Ошевы накопили за эти годы, стало потихоньку шевелиться и определяться. Дача встала на сторону Яны, а машина увязалась за Никитой.
Как-то так получилось, что дня через три вода у нас перелилась через край раковины и просочилась к соседям. Честно, мы не хотели. То есть подсознательно, может, мы чего-то там затаили, психологические вирусы блуждали, может, по нашим нервам... В общем, пришел Никита и — как это бывает между соседями — замогильными интонациями стал звать:
— Ну, пойдемте, посмотрите, что вы у нас наделали!
Мы подумали: он наконец-то вернулся в семью! И техно не будет нас мучить ночами напролет! Взяв банку шпакрила в качестве трубки мира, мы зашли отдать ее как компенсацию и проверить, хватит ли ее одной, не нужно ли еще прикупить. Никита красил белой эмалью уже и без того белейшую стену кухни. Вытравливает феромоны от предыдущего самца, подумали мы. Как человек основательный, Никита вытравливал все враждебно мужские молекулы. Он выкрасил пол, сменил плитку на кухне, потом посадил
