Иван Спиридонович Рахилло
Тамада
Тамада
— Нет, довольно, — сказал вслух, смотря в зеркало, молодой художник Шубейко, автор нашумевшей картины «На родных просторах», — больше я не пью!.. Дальше так жить невозможно. Алкоголь вреден для здоровья… Спать ложишься поздно, встаёшь с разбитой головой. Надоели все эти встречи и банкеты.
Шубейко открыл форточку, с наслаждением вдохнул свежий воздух и решил начать новую жизнь. Нет, не завтра и не с первого, а именно сегодня, не откладывая в долгий ящик, не медля ни одной минуты…
«Довольно прожигать свою молодость! Жизнь человека коротка, и надо прожить её разумно и на пользу обществу», — так думал художник, выходя из парадного на улицу.
День выдался на диво: светило солнце, на бульваре веселилась жизнерадостная детвора. Шубейко дышал полной грудью, направляясь к Леночке, чтобы вместе с ней поехать в плавательный бассейн: Шубейко играл в ватерпольной команде.
Двери открыла не Леночка, а весёлый молодой человек в модном костюме.
— Дружище! Сколько лет, сколько зим! Вот неожиданная встреча! — И он бросился обнимать художника.
Откровенно говоря, Шубейко был с ним мало знаком. Они познакомились где-то на пляже, Звали его не то Яшей, не то Аркашей. Изредка Шубейко встречал его в театре, на футболе, в бассейне, но чаще всего на вечеринках. Яша-Аркаша произносил на вечеринках тосты, разливал вино и славился как великий специалист по спаиванию самых убеждённых трезвенников. Это был признанный тамада.
За столом сидели: нежная, изящная Леночка, её седоголовый отец и друг отца, молчаливый человек с запорожскими усами, как выяснилось, шофёр какого-то учреждения.
Тамада извлёк из кармана пальто две бутылки водки и поставил на стол.
— Мне не наливайте, — умоляюще произнесла Лена, — у меня сердце больное.
— Серьезно? — переспросил тамада и бодро налил ей стопку водки. Быстрыми артистическими движениями он наполнил и остальные стопки.
— Друзья, выпьем за тот белый цветок, который украшает наше скромное мужское общество… Первый тост за женщин!
Никто из компании не шевельнулся. Тамада изумлённо оглядел присутствующих, взгляд его остановился на шофёре.
— Мне нельзя, — возразил шофёр, — я при исполнении служебных обязанностей.
— Чепуха! Гигант здоровья, бык, орёл и вдруг отказывается выпить за женщин?! Неужели не стыдно?.. И уж стакан там какой бы, а то маленький, крошечный напёрсток… Как страшно измельчал народ!
Шофёр нерешительно передвинул стопку.
— Смелей, смелей, набирайте высоту!.. — подзадорил тамада. — Каждая профессия имеет свою норму. Слесаря пьют в шплинт. Портные — в лоск. Плотники — в доску. Печники — в дымину. Железнодорожники — в дрезину. Попы — до положения риз. Сапожники — в стельку. Поэты, как сапожники. А вот у шофёров нет нормы!
И тамада устремил свой ядовитый взор на Леночкиного отца.
— А вы, папаша?
Старик закашлялся.
— Обыкновенное притворство! Кашель как защитный рефлекс. А вообще из него ещё четырёх лётчиков можно сделать!
Широкой ладонью он хлопнул старика по худой спине.
— Железо! Типичная юношеская спина!
— Так уж и железо! — произнёс польщённый отец и дрожащей рукой взялся за стопку.
— Вот она, сила казацкая! Ну, а вы?
— Не пью, — твёрдо ответил Шубейко.
— Неужели?
— Бросил.
— И давно?
— С сегодняшнего утра. Решил начать новую жизнь. Спать ложишься поздно, встаёшь с разбитой головой…
— Так-так-так, — произнёс ехидно тамада, — выходит, песочек посыпался?
— Какая чепуха, я вполне здоров и достаточно молод. Спортом занимаюсь, — попытался возразить художник.
— Нет, батенька, годы берут своё! Но говорить об этом в присутствии девушки…
— Немного выпью, но только натурального… — нерешительно согласился Шубейко.
Кому не обидно сознаваться в своей старости! И все дружно выпили: старик, шофёр, Шубейко, Леночка и тамада. Так они доказали, что есть ещё порох в пороховницах и не гнётся казацкая сила!
В сущности, что стоило выпить одну маленькую рюмку! Леночкин отец, горя желанием доказать свою железную силу, предложил выпить по второй. После второй стопки Шубейко почувствовал, как хорош мир и милы люди.
Выпили по третьей. «Как же с тренировкой? — тревожно пронеслось в голове художника — Впрочем, что же тут страшного? Ведь отец тоже не работает, и Леночка… А чем я лучше их? Начну новую жизнь с завтрашнего дня!» — махнул Шубейко рукой и с радостным сердцем предложил по четвёртой.
…Они вышли на улицу в первом часу ночи. Шофёр тащил художника, обняв его за талию. Тамада держал под рукой снятый со стенки почтовый ящик и пьяно приветствовал всех встречных и поперечных.
* * *
Проснулся Шубейко на другой день на чьей-то чужой постели с противным ощущением во рту. Чертовски болела голова. В комнате не было ни души. Проклиная себя и тамаду, больной и разбитый, художник потащился домой. Ему было стыдно за бессмысленно потраченные сутки.
Проходя переулком мимо соседнего дома, он неожиданно услышал через раскрытое окно знакомый голос тамады:
— Друзья, поднимем тост за тот белый цветок, который, украшает наше общество, за хозяйку дома!
Да, он не ошибся… Тамада уже орудовал в другой компании, спаивая и отрывая от работы других людей. Сплюнув с досадой, художник торопливо пошагал дальше, будто боясь, что его могут снова пригласить за стол. А вслед ему долго доносился зазывной голос тамады:
— За милых женщин, прелестных женщин!..
* * *
И вот как однажды проучили тамаду. Дело происходило на борту парохода. Команда пловцов направлялась на водные соревнования в город Куйбышев. Вместе с другими, соблюдая самый строгий спортивный режим, всё лето готовился к этим соревнованиям и Шубейко. Пловцы сидели в буфете и пили кофе. И вдруг в дверях появился он, всеобщий знакомый, Яша-Аркаша.
— Друзья, сколько лет, сколько зим! Выпьем? — с места в карьер предложил он, весело потирая ладони.
