Тут Люба не выдержала и бросилась к лестнице, ведущей на трибуну.
— Петя, милый, что с тобой? Это же я, твоя Джульетта!
Но Петя, увидев ее, испуганно замахал руками и сердито показал милиционеру, чтоб он не подпускал к нему посторонних. Милиционер тут же оттеснил Любу на мостовую. Петино сердце обливалось кровью, но он, как Прометей, был прикован к микрофону и лишь растерянно разводил руками.
— Нет на земле сегодня такого города, где бы можно было найти столько стройных, овеянных счастьем девушек!
«Какое вероломство!» Не оглядываясь, Люба вместе с подругами торопливо пошагала вниз по улице, исчезая у него на глазах в бурной реке красочного карнавального шествия.
Подавляя горе и подступившие к горлу слезы, Петя беспомощно глядел в ту сторону, куда уносила шумная, поющая река его счастье, его любовь, его Джульетту, и продолжал железным голосом передавать в эфир:
— Как солдаты мира, каждый из нас будет твёрдо стоять на своём посту!
Дочитав репортаж до конца, Петя устало присел на скамью. Его похвалили по телефону и предупредили, что через полчаса снова подключат в эфир.
«И дернул меня чёрт читать эту передачу! — с отчаянием думал Петя. — Называется перекрыл Синявского! Однако что же теперь делать? Где её искать? В Москве миллионы людей».
И Петя представил, как бедная, одинокая Любочка, оставленная им, сидит сейчас где-нибудь на скамейке и вытирает тихие слезы. А кругом веселье, смех, музыка, пляски, гремит радио… «Радио… Радио… Позвольте! — Он радостно вскочил. — Радио! Она сидит на скамейке и слушает радио. Значит, она услышит и его голос. Ведь его голос передают все рупоры».
Люба невесело шла со своей колонной, всё ей было не мило, праздник померк в её глазах.
И Петины мысли сразу переключились на третью скорость.
* * *
И вдруг она услышала из радиорупора удивительно знакомый голос. Радиорупоры были установлены вдоль всей улицы, и этот голос сопровождал её на всем пути.
— Несомненно, на этом чудесном празднике произойдут тысячи встреч и знакомств…
«Но это же Петя, это Петин голос!» — радостно всплеснула руками Люба и стала вслушиваться в то, о чём он передавал по радио.
— Кроме гостей из-за границы, в столицу сегодня приехали представители и других советских городов. У многих из них в Москве есть близкие друзья. И сейчас они, вероятно, участвуют в праздничном шествии, а мысли их устремлены к добрым друзьям и любимым. Они не теряют надежды повидаться с ними. Что может быть на свете крепче чистой дружбы?! И никакие расстояния и недоразумения не препятствие для истинных и глубоких чувств. И такие чувства всегда победят.
Где же можно назначить такую встречу? — спрашивал Петин голос. — Много в Москве красивых мест и уголков. Но сегодня особенно весело будет на фестивальном карнавале в Центральном парке имени Горького. И там, где-нибудь у главного фонтана, под песню серебряных струй, друзья встретятся вновь!
И сердце безошибочно подсказало Любе, что эти слова были адресованы ей одной. Обернувшись к подругам, она радостно сообщила:
— После соревнований вечером пойдём в Центральный парк. Сегодня там карнавал. И, говорят, очень красив главный фонтан! Я очень люблю по вечерам глядеть на фонтаны, — добавила она на всякий случай, — это моя страсть…
Серёженька
Я глядел на лектора, не веря своим глазам. Да-да, это был он, мой сверстник и одноклассник Саша Башлыков! Те же очки с толстыми стеклами, сквозь которые лучезарно сияли неправдоподобно увеличенные добрые серые глаза, та же знакомая улыбка.
Башлыков читал лекцию о воспитании детей.
— Дети — цветы жизни! Но цветы, как известно, требуют неусыпного ухода. Нельзя допускать никаких поблажек их капризам. Родитель, воспитатель, педагог должен быть человеком твёрдой воли, иначе из ребёнка вырастет деспот, угнетающий всю семью.
«Нет, чёрт возьми, — восхищённо думал я, — всё же молодчага Башлыков!»
С лекции мы возвращались вместе, обрадованные неожиданной встречей и счастливые от нахлынувших воспоминаний.
— Ей-богу, никогда бы не подумал. И как это тебя угораздило по детской линии пойти? — восторгался я, — Это ведь не так просто — понимать душу ребенка. Ты, небось, как букварь, её читаешь…
— Я её насквозь вижу, — польщённо отвечал Башлыков. — У меня, между прочим, тоже наследник растет. Серёжка. Пятый годок пошёл.
— Представляю. У такого отца сын, конечно, по всем научным рецептам воспитывается.
— Выдающийся ребёнок. Да ты сейчас сам его увидишь…
Мальчуган, до смешного похожий на Башлыкова, сидел на кроватке и, выпятив губы, капризно тянул: Не хочу-у… не хочу-у…
Перед ним с туфелькой в руке, с завязанной головой стояла на коленях жена Башлыкова и устало уговаривала:
— Серёженька — хороший мальчик, сейчас обует свои ножки…
Сережа показал ей кукиш.
— Ой, как нехорошо! — с притворной строгостью покачал головой Башлыков, — Вот он, мой орёл, знакомьтесь! Ты что же это, Серёжка, буянишь тут?
— Ну хочу-у… — упрямо тянул мальчик, отталкивая ногой туфельку.
— Лиза, зачем ты мучаешь ребёнка? — вмешался Башлыков. — Не хочет, и не нужно. Волю ребёнка не следует подавлять…
Жена с глубоким вздохом поднялась с колен:
— Твои принципы воспитания могут свести с ума!
Башлыков нежно поцеловал своё чадо в лоб, и глаза его засияли добрым, всепрощающим светом.
— Пусть босиком погуляет. Иди, Сереженька, погуляй!
— Не пойду-у… — возразил мальчик, исподлобья рассматривая незнакомого гостя.
— Ну, тогда будем обедать. Ты обедал, сынок? Кормила тебя мама?
— Не хочу обедать…
— Как, — ужаснулся Башлыков, — он не ел целый день?!
— А он ничего не ест. Одни конфеты требует…
— Бедный мой птенчик! Сейчас мы пообедаем…
— Не хочу-у… — захныкал Серёжа.
— И папа тоже будет с тобой обедать.
— А дядя? — спросил Серёжа, вдруг перестав плакать.
— И дядя! — обрадованно подтвердил отец.
Но за обедом Сережа опять стал капризничать:
— Не хочу-у суп…
