— Что делать, днем-то некогда поговорить. Вы как думаете, Виктор Матвеевич, свадьба-то их состоится?
— Да, наверно, только счастья-то мало в этом, тут и Сорренто не поможет!.. Слышите, двенадцать бьет.
Часы густо и звонко пробили полночь…
«Свадьба состоится. Счастья не будет… Сорренто», — повторяла Франк в уме. Неужели это и есть пророчество?
Гаданье так понравилось Наде Франк, что на другой день она сообщила всему классу о том, как ловят луч месяца. Девочки пришли в восторг, даже Русалочка оживилась и объявила, что и она пойдет ловить месяц в два полотенца и принесет одно для себя, другое для Поликсены Чирковой. Людочка тоже объявила, что пойдет вместе с Франк.
Салопова пробовала объяснить, что гадание есть «бесовское наваждение», но ее никто не слушал, и ночью веселая компания, опять в чулках, юбочках и теплых платках, отправилась гадать.
Девочек собралось тринадцать человек, но они не пересчитывали своей компании; гурьбою вышли в половине двенадцатого из дортуара, прошли тихонько коридором и спустились по второй лестнице, но, дойдя до среднего этажа, нашли стеклянную дверь запертой. Это была первая неудача, пришлось вернуться обратно, пройти снова мимо погруженных в сон дортуаров других классов, выйти на церковную площадку, в средний коридор, миновать все темные, молчаливые классы и войти в зал.
Жутко было девочкам, шаги их глухо отдавались в коридоре, из открытых настежь дверей классов глядели на них еле освещенные месяцем ряды пустых парт, в рекреационном зале кое-где блестели золоченые рамы картин.
Паркетный пол точно колебался от движущихся лучей куда-то спешившего по небу месяца.
Молча разостлали девочки свои полотенца, у Бульдожки месяц три раза убегал с полотенца. Петрова посадила свою тень на полотенце Евграфовой, в то время как та уже завертывала в него свой луч. Девочки толкнули друг друга и поссорились. Иванова бегала на четвереньках, а Русалочка, разложив на окне свои два полотенца, стояла сама вся облитая лунным светом, ее большие глаза сияли, лицо было прозрачно- бледное, а темные длинные волосы прямыми прядями, как смоченные водой, падали почти до полу.
— Русалочка, Нина Бурцева, уйди от окна, я тебя боюсь! — крикнула Екимова.
Нина вздрогнула и, схватив свои два полотенца, отшатнулась от окна.
Молчаливою гурьбой бежали девочки назад и прижимали к груди таинственные полотенца. При повороте из классного коридора из-за двери выдвинулось длинное белое привидение, кто-то вскрикнул, но остальные сразу узнали подкараулившую их Нот.
— Это еще что за новости? Откуда? — и она схватила за руку Бульдожку.
Девочка молча, угрюмо рвалась из ее рук, но костлявые пальцы m-lle Нот уже уцепились за полотенце.
— Что вы несете? Я должна знать… Бульдожка с отчаянием рванула полотенце, которое и раскрылось перед классной дамой, как пустая длинная лента.
— Ну, теперь ничего не несу! — вскричала она с отчаянием. — Когда вы нас оставите в покое, ведь уж, кажется, и выпуск на носу!
— Что вы несли? Что вы несли? — приставала к ней Нот.
— Луну несла! — крикнула ей Бульдожка и, махая теперь «пустым» полотенцем, бросилась наверх за убежавшими девочками.
Счастливицы, успевшие заснуть молча на подушках, под которыми спрятан был пойманный луч месяца, рассказывали наутро друг другу удивительные сновидения.
VIII
Женя Лосева. — Смерть ее матери. — Усыновление Грини
В конце того же месяца случилось событие, взволновавшее все старшее отделение института.
На парадной лестнице большие часы пробили семь; из швейцарской сквозь боковую стеклянную дверь вышел сам швейцар Яков, который только в экстренных случаях являлся сам, а не посылал наверх своего помощника. Проведя рукой по своим рыжим бакенбардам, торчавшим по обе стороны лица правильными треугольниками, приподымая на ходу длинные полы своей красной ливреи, он поднялся по лестнице. Взглянув мимоходом на бившие часы и сверив с ними свои карманные, он направился в коридор старшего отделения. В широком коридоре, освещенном по углам двумя висячими лампами, не было ни души, но зато сквозь открытые двери трех классов несся смех, шум, говор молодых голосов.
Яков постоял минуту у двери старшего, класса, пока его не заметила дежурная Чернушка.
— Вам кого, Яков? — вылетела она из класса.
— Баронесса требует к себе барышню Лосеву: их папенька приехал.
— А! — Чернушка рванулась в класс объявить радостную новость.
— Стойте, барышня! — Яков, забыв всю свою выдержку, чуть не схватил Чернушку за руку. — Вы сперва выслушайте, а уж потом извольте передавать, — степенно заметил он ей. — Папенька-то их приехал объявить, что их маменька умерла, так вот баронесса и приказала подготовить их раньше, чем, значит, сказать.
Чернушка побледнела, с разинутым ртом неподвижно поглядела на Якова, величественно уходившего вон, затем повернулась и робко вошла в класс. На кафедре, приблизив к близоруким глазам лампу, сидела худая Нот и с увлечением читала желтенький томик какого-то романа. Сознавая, что в старшем классе пребывание ее более форма, чем необходимость, она оставляла девочек почти на свободе и только окликала их при каком-нибудь слишком шумном споре или тревожно кричала: «Eh bien, eh bien?.. ou done?»[86] — при всякой попытке девочек выскользнуть из класса. Девочки сидели, что называется, вольно, группами, кто с кем хотел. На многих партах теснились: там, где места было на двоих, сидело пятеро-шестеро. Некоторые ходили обнявшись по узкому боковому проходу и толковали о предстоящем выпуске. Две-три зубрилки, как всегда, запоздав с уроком, отчаянно жужжали, зажав уши, закрыв глаза, покачиваясь из стороны в сторону. Русалочка и Лосева, кроткая веселая девочка, не участвовавшая никогда ни в каких «классных историях», без всякой музыки с увлечением отплясывали вальс в три темпа. В узком пространстве между запасными шкафами и партами у них собралась своя публика, хохотавшая каждый раз, когда учившаяся танцевать пара натыкалась на шкафы, на парты и на публику. Чернушка, оглядев класс и увидев танцующую Лосеву, смутилась еще более, робко подошла к Нот и шепотом повторила ей сказанное Яковом. Нот бросила свой роман, засуетилась, замигала выцветшими глазками, зачем-то развязала и потом снова туго завязала концы кружевного фишю,[87] скрывавшего ее тщедушную косичку, и наконец проговорила тоненьким дискантом:
— М-lle Лосева!
— Лосева! Лосева! Женя Лосева! — подхватило двадцать голосов, как бы обрадовавшихся, что нашлась причина пошуметь..
Танцевавшая пара разомкнулась, в три прыжка перед кафедрой очутилась девочка лет семнадцати, кругленькая, плотная, с густой каштановой косой, с маленьким, вздернутым носиком, с лучистыми голубыми глазами.
— Me voilla![88] — крикнула она, и несколько девочек, сидевших на передних партах, крикнули вместе с нею:
— La voilla![89]
Француженка сошла с кафедры и колеблющимися шагами взволнованной утки направилась к девочке. Дрожащими руками она поправила ее пелеринку, съехавшую набок.
— Ma chere enfant,[90] — начала она по-французски, путаясь и заикаясь, — вот папа приехал к Maman… ваша maman… ваша добрая maman…
Девочка вдруг прониклась каким-то страшным предчувствием, она рванулась так, что Нот, державшая ее за плечи, чуть не упала носом вперед.
