ДЕВОЧКИ

— Так вот что! Так вот что! — кричала снова Франк. — Не надо пока никакой программы, мы все будем писать ему сказки, но знаешь, каждая в своей сказке будет рассказывать ему то, что она лучше всего знает, мы так и разделимся; одна будет говорить ему о морях и больших реках в России, о том, какая в них вода, какие ходят по ним пароходы, суда, какая в них рыба; другая будет писать о лесах, зверях, грибах, ягодах. Только знаете, медам, чтобы все была правда, правда вот так, как она есть и просто, чтоб Гриня все мог понять. Ты, Салопова, напиши ему о том, что Бог все видит, все слышит, что делает ребенок, а потому, чтобы он никогда не лгал, потому тогда — понимаешь? — он никогда не будет бояться и будет глядеть всем прямо в лицо.

Ах, ах, как это будет хорошо! Мы напишем ему целые книжки, он будет расти и читать.

— А я, — Евдокимова показала пальцем на себя, — Назарова, Евграфова, Петрова, мы будем на него шить и вышивать. Какой он у нас будет беленький, хорошенький, нарядный!

— Пусть он называет тебя мамой, а нас всех тетями.

— Только вы меня не обманите, медамочки, помогайте!

— Постойте, вот так, — Франк встала и подняла правую руку, — подымите все, кто обещает, правую руку.

Десяток рук поднялось вверх, и десяток взволнованных голосов произнесли: «обещаю».

— Клятва в ночных колпаках! — крикнула Чиркова с громким хохотом.

— Генеральская дочь, кушайте конфеты и не суйтесь туда, куда вас не зовут!

— Отчего же, — крикнула она, — я буду учить танцевать вашего Гриню.

— Дура! — крикнуло ей сразу столько голосов, что за ними даже и не слышно было продолжения ее глупых шуток.

А девочки успокоились, сомкнулись снова у кровати Лосевой и долго еще шептались о том, как им воспитать своего сына. Через несколько дней Лосева оставила институт, написала всем подругам в альбом трогательные прощальные стихи, и ее альбом в свою очередь наполнился тоже всевозможными клятвами и обещаниями не забывать, не расставаться.

Иванова написала ей:

Устами говорю: мы расстаемся,
А сердцем же шепчу: не разорвемся.

Назарова нарисовала ей большую гору и на ней одинокую фигуру, у ног которой написала:

Когда взойдешь ты на Парнас,
Не забывай тогда ты нас!

Маша Королева, по прозванию Пышка, написала тоненько-тоненько, на самом последнем клочке бумаги:

На последнем сем листочке
Напишу четыре строчки.
Кто любит более меня,
Пусть пишет долее меня!

И последние буквы пригнала так, что далее нельзя было поставить даже точки. Все это было наивно, глупо, но все было искренно, а главное — маленькие «тетушки» сдержали свое слово, до самого выпуска Гриня получал и сказки, и платья, и, может быть, вырастая под руководством сестры, всегда вспоминал, как его, ребенка, хотели усыновить другие дети.

IX Гринины сказки. — Приглашение на бал. — Настоящее письмо. — Ряженые. — Бал

За неделю до Рождества в старшем классе было большое заседание по поводу обещанных Грине сказок. «Тетушки», собираясь писать назидательные рассказы, все перессорились — каждая отзывалась с насмешкой о рассказе другой, и наконец на общем шумном собрании выбрано было три признанных литератора — Салопова, Франк и Русалочка.

Три писательницы ходили несколько дней необыкновенно задумчивые, рассеянные, иногда посреди разговора хватались вдруг за перо и заносили в тетрадь какие-то мысли, остальные девочки уступали им во всем и с благоговением ожидали, когда те «начнут творить».

Наконец в конце недели, ночью, когда Нот заперла свою комнату, под лампой поставили три табурета, верхом один на другой, на которые по очереди влезали чтецы. Внизу, как брамины вокруг священного огня, сидели слушательницы, каждая по случаю холода завернутая в свое одеяло.

Первой была Салопова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» — перекрестилась и, пришепетывая, начала читать:

Здравствуй, маленький Гриня, поздравляю тебя с твоим праздником, потому что праздник Рождества Христова — праздник детей. В этот день много, много, много лет тому назад родился Иисус Христос и лежал в яслях, как в колыбели.

В тот год, когда родился Спаситель, римский император Август хотел узнать, сколько всех жителей в Иудее, стране, которой он повелевает, и вот все жители должны были вернуться к назначенному времени в свои города, то есть каждый в тот город, где он родился, для того чтобы можно было всех сосчитать и сказать, сколько в каждом городе жителей.

Божья Матерь — Пресвятая Дева Мария — вместе со старцем Иосифом родились в городе Вифлееме и потому пришли туда. Городок это был маленький, и для всех пришедших в него в домах не хватило места, потому Дева Мария со св. Иосифом остановились в пещере у самого входа в город. Ночь наступила, на небе зажглись, как большие лампады, звезды, везде наступила полная тишина, только в пещере, у яслей, полных соломой и сеном, стояли животные — ослы и коровы и смирно жевали свою пищу. Когда родился Иисус Христос, Божья Матерь спеленала его и положила в ясли, животные посторонились и кротко, ласково глядели на Младенца. В это время пастухи, которые далеко от города пасли свои стада, вдруг увидели светлого ангела, который велел им встать и идти в Вифлеем, в пещеру, и поклониться родившемуся там Младенцу Христу. Послушные пастухи встали и вдруг заметили, что на небе появилась новая, большая звезда; когда они пошли — и звезда пошла по небу; тогда они поняли, что звезда ведет их, и уже смело отправились в путь. Звезда привела их в Вифлеем и засияла над пещерой, а пастухи вошли в нее и, став на колени, радовались и благодарили Бога за то, что на земле родился Сын Божий, который вырастет и научит их быть добрыми и справедливыми. Между тем старики, ученые страны иудейской, которых называли волхвами, в своих книгах и записях прочли, что именно в эту ночь должен родиться в Вифлееме Младенец Христос, который по величию своему будет царем иудейским, и решили пойти и поклониться ему. Волхвы увидели на небе ту же звезду, которая вела пастухов, и тоже, веруя, что Господь услышит их молитвы и приведет их к тому месту, где родился Христос, пошли за нею, и звезда тоже привела их к пещере. Седые, старые волхвы, умные и ученые, преклонили колена перед Младенцем и принесли Ему свои дары: золото, ладан и смирну.

Старец Иосиф смотрел на общее поклонение, сердце его было переполнено любовью, и