— Ты что, жених, не веришь военному моряку?..
— Верить-то верю, да как проверить, правду ли говоришь?
— Без «Приклада», браток, не дойдешь до невесты. Вспомни — «Приклад» — и топай.
Пошли дальше.
Одесса словно вымерла. Ни одного человека. Ни огонька. Собаки и те попрятались по дворам. Тихо, тихо. И только хохот матросской троицы нарушал эту тишину. Они вспоминали разговор с патрульными о «штыке», о барышнях и невесте и не могли не смеяться.
— Ловко подловил, подлюга, со штыком. Попались на удочку! Штык! — хохотал громче всех Милевский, виновник ночного путешествия. — Вот тебе и пропуск…
Вдруг у почтамта окрик:
— Стой!
Глядят друзья — солдаты, матросы, человек десять, а то и больше. За поясами револьверы, гранаты, через грудь накрест пулеметные ленты. В сторонке — пулемет. Рядом — команда. Черные и серые шинели, бушлаты.
Поняли: охрана главного почтамта. Еще шаг.
— Пропуск?..
— Приклад! — вышел вперед Милевский.
— Пропуск?.. — уже более грозно послышалось в ночи. Защелкали затворы винтовок.
— Приклад! Приклад! — бормотал неуверенно минер.
— Дай ему раза прикладом. Не видишь — гайдамацкий приспешник.
— Не спеши давать. Может, человек позабыл с испугу.
— Штык? — вырвалось вдруг у Милевского.
Ни «приклад», ни «штык» не произвели никакого впечатления. Пришлось подойти к охране поближе.
Снова: с какого корабля, куда идете, откуда пропуска «приклад» и «штык»?
— Забрать их! — Суровый голос был решителен.
— Забрать успеем, — задумался начальник охраны.
— Так это же Яшка Водзянович, фельдшер со «Святого Евстафия». В четырнадцатом вместе плавали на «Евстафии», — сказал вдруг молчавший до того угрюмый матрос в наглухо застегнутом бушлате и с большущей деревянной кобурой маузера с правого бока. — Яшка, друг, ты?..
— Я! — ответил, конфузясь, Водзянович,
— С «Николая»?
— С «Николая».
— Что там делаешь?
— Секретарь судового комитета.
— А по ночам чего бродишь?
— Дружка проводить надо. К невесте… Одному ему не с руки, время сам знаешь какое, того и гляди, под гайдамацкую пулю угодишь.
— Вот черти! К невесте!.. — ухмыльнулся матрос с кобурой.
— Ты знаешь его? — прервал матроса начальник охраны.
— Вместе ж плавали!
— С тобой кто? — спросил начальник Водзяновича.
— Председатель судового комитета минного заградителя «Святой Николай» Антон Милевский… — начал было докладывать по форме Водзянович, но начальник охраны остановил его.
— Отставить! Ясно! Свои ребята. Пусть погуляют. Завтра в бой идти. Валяй дальше, хлопцы! — скомандовал он. — Да пропуск не путайте. На эту ночь «Курок» пропуск. Благополучно пришвартоваться! — пожелал он на прощанье.
— До скорого причала! — крикнули хором остальные и раскатисто засмеялись.
Матросы с «Николая» пошли дальше.
Использовать новый пропуск не понадобилось. Никто больше не встретился им.
— Вот тебе и амба! Могли задержать за милую душу, — сокрушался минер.
— Знали, что не те, так другие патрульные зацапают нас, — соглашался с ним фельдшер. — Вот и давали липовые пропуска — «штык» да «приклад». Не шляйся по ночам!
— Вон Херсонская! Теперь не задержат, — вздохнул с облегчением Милевский.
Добрались до Херсонской. Невеста Милевского и ее сестры встретили моряков так, будто те с неба свалились. Долго не пускали в квартиру.
— Похоже, нас за гайдамаков принимают? — шепнул фельдшер Милевскому.
— Маруся! Это я! Антон! — шептал минер у двери. — С дружками я к тебе. Со «Святого Николая».
Но Маруся не сдавалась.
Милевский пошептал еще что-то, ведомое одной Марусе.
Замешательство улетучилось. Моряков впустили и дом.
Милевский с невестой шептались в углу. Сестры в ужасе всплескивали руками, слушая рапорт Водзяновича о том, как они сменили три пропуска, чтобы добраться до их дома.
На столе появился чай, пироги. Девушки смеялись, угощая героев домашними припасами.
На обратном пути никто матросов не останавливал. Да они и сами старались избегать встреч, выбирая улицы поглуше.
— Ну как, жених? Скоро свадьба? — толкал военфельдшер Милевского.
— Покончим с контрой, позову! — смеялся минер.
ЯБЛОЧКО
I
Говорили о музыке, о песнях.
Вспоминали, как композитор Шостакович в тысяча девятьсот сорок втором году, в блокированном Ленинграде, создал свою седьмую симфонию — «Ленинградскую».
Беседа шла за чайным столом у отставного полковника медицинской службы Якова Клементьевича Водзяновича. Хозяин отмечал какое-то семейное торжество, принимал у себя товарищей по прежней работе.
Старый врач, тоже полковник, рассказывал историю песни «Смело, товарищи, в ногу».
— Слова этой песни, — говорил он, — написал ученик Менделеева, Радин. Он сменил блестящую карьеру ученого на тяжелую жизнь революционера-профессионала. Жандармы арестовали Радина, посадили в тюрьму. Здесь, в тюрьме, и сочинил он слова замечательной песни…
Гости задумчиво слушали врача.
В это время в комнату вошла хозяйка дома, жена Якова Клементьевича. Она поставила на стол вазу с виноградом, яблоками, грушами.
— Что призадумались? О чем это вы? Скушайте-ка лучше яблочко, — мило улыбнулась она, подавая гостям краснощекие яблоки.
Симпатичный толстяк с погонами майора на плечах встал из-за стола и, посмеиваясь, сел за раскрытый рояль. Полученное от хозяйки яблоко он положил на крышку рояля.
