асфальте перед опустившимся на колени стариком в очках. Когда мы притормозили рядом, он с надеждой посмотрел на машину, но тут же снова отвернул взгляд.
Дядя Коля остановил машину и заглушил мотор.
– И что теперь? – он посмотрел на меня с таким видом, словно я был во всем этом виноват, – Как прикажешь осматриваться?
– Пока никак, – я чуть приоткрыл дверцу, но потом подумал и захлопнул ее обратно. Сняв с лица респиратор, убрал его в сумку, а на лицо нацепил резиновую маску ГП-7. Фильтр был совсем свежим, поэтому первый же глоток воздуха оказался чистым, но совершенно пустым, без вкусов и запахов. Даже чувство горчинки, никогда не покидающее респиратор, от постоянных пожаров, разложения и вытекающих из брошенных резервуаров химикатов, и то отступило.
– Вы останетесь в машине, – прогудел я сквозь фильтр, обращаясь к дяде Коле, – не хочу, чтобы ее угнали, да и на нашем фоне вы будете слишком выделяться. А мы втроем пойдем и посмотрим, что тут к чему. Света, ты тоже лучше надень противогаз.
– Это еще зачем? – возмутилась она, – Мне и в респираторе жарко, а так я вообще вся потом истеку. Сейчас же, считай, лето. Вон как на улице жарко.
– Не лето, а весна, – напомнил я, – а противогаз ты надела бы даже если бы зима была. Дело не в том, что мне этого хочется, а в том, что у нас есть немаленький шанс здесь встретить старого знакомого, при этом мне очень не хочется, чтобы он нас узнал. Лучше от этого нам точно не будет.
– Это кто еще такой? – удивилась она, но все же полезла за противогазом.
– Помнишь такого Павла? – я чуть поправил зеркало заднего вида, чтобы посмотреть ей в глаза, – так вот, есть все основания думать, что он жив и здравствует. И есть свидетельство, что обретается он именно здесь.
– Почему ты раньше не сказал? – удивилась она и сразу выглянула в окно, словно ожидая увидеть, как он там стоит и сверлит ее взором.
– А зачем? – беззаботно спросил я, вылезая на улицу, – меньше знаешь, крепче спишь. Или у тебя есть к нему что-нибудь личное?
– Ничего у меня к нему нет, – с вызовом бросила она, спускаясь следом, – кроме желания сказать ему, что он трус, предатель и истерик.
– Этого делать явно не стоит, – включился Влад, обходя машину и присоединяясь к нам, – если у него на вас зуб, то нам это может выйти боком. Хорошо бы, если все пройдет тихо и незаметно, а то ведь и за шпионов нас принять могут
– Спасибо, что просветил, – съязвил я, – без тебя бы никак не додумались. А теперь, если никто не против, предлагаю все же зайти внутрь, а не препираться здесь.
Кивнув на прощание дяде Коля, оставшемуся внутри и сейчас занятого разборкой своего автомата, мы вышли на небольшую дорожку между машинами с одной стороны, и тем нищим рынком с другой, прижатому к стене. Бродяги и нищие расползались от нас в разные стороны, словно мы горели, и явно не желали оказаться у нас на пути. Продавцы с надеждой смотрели на нас как на потенциальных покупателей, хотя ни у одного не было вещи, которая могла заинтересовать одного из нас. Либо они были настолько широко распространены, что достать их не составляло труда, как, к примеру, скрученные в мотки провода, либо они просто были никому не нужны, вроде энциклопедий у старика. Самые смелые из них протягивали к нам руки, словно пытаясь остановить, но столкнувшись хоть с кем-нибудь из нас взглядом, тут же убирали их.
У одной мы все же остановились. Женщина лет сорока, когда-то ухоженная и следившая за собой, но сейчас вконец опустившаяся, ползающая по земле на двух замотанных грязными бинтами культях, одетая во что-то, напоминающее мешковину, с разбитым и посиневшим лицом, через которое по диагонали шел длинный рубец, плаксивым и шепелявым голосом обратилась к Свете, набравшись смелости схватить ее за штанину.
– Госпожа… Милостивая госпожа… – она в страхе приоткрывала рот, в котором не хватало половины зубов, и жмурясь, будто ожидая удара, но не отпуская ее штанину, молящим взглядом смотрела Свете прямо в глаза, – Вы ведь девушка… Молодая, красивая девушка. Света не выдержала и остановилась. Она была очень добрым человеком, редко проходящая мимо чужой боли со спокойным видом. Хотя в последнее время эта черта ее характера сильно ослабела и забилась куда-то глубоко, но никогда не исчезала окончательно, поэтому такое явное обращение заставило ее остановится. Женщина же, обрадованная успехом, держалась за ее штанину как за последнюю ниточку.
– Госпожа… Купите… Прошу госпожа… Вам это еще пригодится… – в руках у женщины был небольшой пакетик с несортированной косметикой, явно второпях схваченной с полки или ночного столика. Некоторые тюбики были открыты, у духов не хватало колпачков или были плохо закрыты, пудреница и вовсе раскрылась, рассыпав содержимое по пакетику. Женщина продолжала настаивать, – вы девушка, молодая, вам пригодится… Купите…
Света посмотрела на меня странным взглядом, не похожим на виденное мной раньше. Она понимала, что ей это не нужно даже даром, но и просто уйти, вырвав ткань из слабой ладони, тоже не могла.
– Сколько? – спросил я в ответ на ее немые колебания у женщины, – за все?
– Еды, господин, – сказала она, поворачиваясь ко мне. Полные боли глаза обожгли не хуже раскаленной кочерги, – Пуль не надо. Пули заберут. Господин, еды, я три дня ничего не ела.
Я похлопал себя по карманам разгрузника, но не нашел ничего съестного. Там были только патроны и завалявшиеся туристические мелочи, необходимые при переходах, но совершенно ненужные в этой ситуации. Тогда я молча посмотрел на Влада. Он, казалось, пытался отделиться от ситуации, но увидев мой взгляд, закатил глаза к небу и глубоко вздохнул. И все же достал из верхнего кармана разгрузника шоколадный батончик из туристического набора, положив в мою вытянутую ладонь. Руку я не убрал, только внимательнее на него посмотрел, перевел взгляд на руку, после снова на Влада.
– А не кажется… – начал он, принимая оскорбленную позу.
– Не кажется, – резко отрезал я, – напомнить, как ты здесь оказался?
Влад рассерженно посмотрел на меня, но достал из того же кармана еще один батончик, почти швырнув мне в руку. Взяв оба батончика, я присел перед женщиной и протянул ей. Она неожиданно резко схватила еду и прижала к себе, но словно опомнилась и устыдилась своего поведения.
– Простите, господин… Я не хотела, – и протянула косметику, – ваша покупка. Приходите еще, – обыкновенная фраза продавца почти из любого магазина, прозвучавшая от настолько опустившегося человека казалось дикой и неуместной. Я даже попытался ее представить, кем эта женщина была до этих дней. Воображение рисовало уверенную, обеспеченную женщину, спокойно смотрящую в будущее. У нее наверняка была семья, муж и дети. Почему рядом обязательно должна быть собака, обыкновенная, но ухоженная дворняга на коврике у двери. А теперь осталось только это подобие жизни… Мне стало очень жалко этого человека.
– Почему вы называете меня господином, – сказал я, беря из ее руки пакет с косметикой, – никто из нас не заслужил подобного титула.
– Господа велят, – с удивлением и страхом сказала женщина, посмотрев на меня, – Говорят, уважение. По-другому не обратишься, до смерти бить будут. Или за периметр выкинуть, если настроение у них будет хорошее.
– Господа? – удивился я и обернулся сторону входа. Два охранника у дверей, такого же бандитского вида, как и те, кого мы видели на посту, откровенно скучали и явно желали оказаться на другом месте, но не на посту.
– Новые хозяева, – сказала женщина таким тоном, словно на несколько секунд вернулась в прошлое, где чувствовала себя хозяйкой жизни, – обыкновенные зеки и те, кто ими командует. Похожи на богачей или олигархов с Рублевки, точно и не разберешь. А есть еще военные, так те хуже всех остальных вместе взятых. Они тут что-то вроде независимого государства хотят организовать. Мы здесь люди маленькие, на крыс и то больше внимания обращают. Нам уже сказали, что терпят здесь только потому, что мы вроде сигнализации. Если мертвецы пролезут, нас первыми рвать начнут. А у меня слух музыкальный, еще с детства. Я ведь потому… – она неожиданно остановилось и посмотрела на меня, поняв, что говорит вещи, не подходящие обыкновенной попрошайке.
– Говори дальше, – велел я, – может, еще еды себе заработаешь.
