Досье Дракулы

мне, ни, насколько могу судить, при ней. Более того, Мэри он просто прятал, в то время как его звезда все ярче разгоралась на литературном небосклоне Лондона. Но 15 августа 1884 года произошло нечто столь же невероятное, как и неизбежное. На свет появился Ральф Кейн.

Скрывать незаконную жену — одно дело, а скрывать незаконную семью — совершенно иное. Что делать?

Кейн и компания съехали из «Клементс-инн». Жену с ребенком поселили на Уорсли-роуд в Хэмпстеде, а для себя Кейн снял комнаты в «Линкольнс-инн», где, судя по всему, вел холостяцкую жизнь. Между тем Мэри, которой все еще не хватало двух лет до заявленных семнадцати, занималась воспитанием Ральфа, при этом записывая в своих тетрадях, которые она ведет до сих пор, каждый карьерный шаг своего «мужа». Кейн приходил в ее дом при любой возможности, тем более что души не чаял в Ральфе. Однако Мэри, что вполне понятно, желала законного брака и в знак протеста против своего двусмысленного положения носила волосы длинными, а юбки короткими.[97]

В 1884 году Мэри и Ральфа переселили на Бексли-Хит, в Эберли-Лодж на Ред-Хаус-лейн, в то время как Кейн жил по-прежнему. Теперь, когда я знал его секрет — пусть и не во всех подробностях, — наша дружба возобновилась. В тот же самый год был опубликован первый роман Кейна «Тень преступления». Обретя почву под ногами в качестве писателя, Кейн почувствовал себя достаточно уверенно и сообщил ливерпульским Кейнам о лондонских, однако жениться на Мэри не собирался и тогда, хотя юридическое право на это в связи с достижением ею шестнадцати лет уже имел. Тем временем книга выходила за книгой, и Кейн приобрел известность.

Наконец в сентябре 1886 года, устав и от этой тайны, и от настойчивости Мэри, желавшей законного брака, Кейн принял решение. По правде говоря, идея была моя, или следует сказать, что она принадлежала Шоу? Дело в том, что недавно я прочел весьма желчную статью, написанную Джорджем Бернардом Шоу, тему которой я не помню, но в ней он насмехался над брачным законом Шотландии, по которому требовалось всего лишь, чтобы жених и невеста заявили о себе в присутствии свидетелей. Поскольку как раз тогда труппа «Лицеума» готовилась выступать в Эдинбурге, я предложил Кейну, чтобы он, Мэри и Ральф поехали с нами. Он согласился, Мэри тоже была совсем не против. Никто не был извещен, кроме Ирвинга. Таким образом третьего сентября между дневным и вечерним представлениями, с Генри, по необходимости переодетым и загримированным для роли Матиаса из «Колоколов», мы устроили свадебное застолье. Присутствовали я, Генри Ирвинг, Кейн, Мэри и едва начавший ходить Ральф. Сделав соответствующее заявление, что вполне достаточно для шотландцев, Томас Генри Холл Кейн, тридцати трех лет от роду, заключил брак с Мэри Чандлер, двадцати трех лет. (На самом деле невесте наконец-то стукнуло семнадцать.) В качестве свидетелей выступили некий Энгус Кэмпбелл, кучер, и Джон Макнотон, официант гостиницы. (Ирвинг в накидке Матиаса идеально подошел для роли кучера Кэмпбелла. Я сыграл роль официанта.) И к тому моменту, когда вечером у нас в театре поднялся занавес, Кейны уже были на пути в Торки, где и провели своего рода медовый месяц. Потом они вернулись Лондон и, обретя законный статус, распростились с тайной.

Правда, расставшись с этой тайной, Кейн, конечно, не стал раскрывать другие. И я лишь недавно узнал, что одна из них носила имя Тамблти.

Дневник Брэма Стокера

20 мая, воскресенье

Ирисы распускаются, но у меня нет настроения описывать эти красоты — Фло и Ноэль отправились в Гримз-Дайк.[98]

В прошлую пятницу Сперанца прислала записку с просьбой присутствовать на вчерашнем приеме — conversazione. Вообще-то у меня было намерение его пропустить, но, поскольку записка была подписана «La Madre Dolorosa»,[99] я послал ответ с заверением, что обязательно буду. В записке говорилось также, чтобы я пришел в компании некоего доктора Т., поскольку этот человек «произвел на меня впечатление своим пылким желанием встретиться с О.». [100]

Кейн к нам не присоединился, поэтому я до сих пор знаю о докторе Т. лишь то, что смог, несмотря на всю свою занятость, собрать по мелочам сам. Когда я бросил камень его имени в омут Общества, он просто потонул, не всколыхнув ряби на водах истины или слухов.

В результате этот человек так и остался для меня тайной. Это повергает меня в замешательство. И если Кейн в ближайшее время не откликнется на мою просьбу, я буду считать, что мой долг обитателю острова Мэн уплачен, и не стану больше тратить время на этого его Тамблти.

По правде говоря, он уже отнял у меня много времени. Если бы не его очевидное богатство и комнаты, которые он снял в городе, и не где-нибудь, а на Бэтти-стрит, я мог бы подумать, что он поселился в «Лицеуме». Вдобавок он приходит и уходит, когда ему заблагорассудится. Несмотря на мои неоднократные указания, касающиеся повышения бдительности и тщательного ведения журнала, куда следует заносить имена и время прибытия всех посетителей театра, и Джимми А., и миссис Фоули почему-то не замечают приходов американца. Такое впечатление, будто он нашел невидимую дверь. Но вот что самое странное: я сообщил доктору о нашем правиле записывать посетителей в журнал, сказав, будто на этом настаивают наши страховщики, хотя на самом деле на этом настаивает Генри, и попросил его следовать этому требованию. Кроме того, я спустил на Тамблти и его двух собак собственную ищейку — вездесущую миссис Квиббел, и та, надо отдать ей должное, незамедлительно проявила изрядную наблюдательность. Она дважды сообщала мне о том, что находила доктора Т. — в костюмерной и в ложе. Что он делал в костюмерной, так и осталось для меня загадкой. В ложе он обосновался за два часа до поднятия занавеса и кормил с рук своих собак. Ему-то все равно, а вот мои руки во всем, что касается этого американца, связаны из-за того, что Г. И. очарован им и его странными манерами до такой степени, что, когда Ирвинг будет в следующий раз играть Ричарда III, принца Хэла или Просперо, он, несомненно, внесет в вышеупомянутые роли горбуна, принца крови и волшебника некоторые черты, присущие американцам.

Г. И. дошел даже до того, что сказал Тамблти: пока он в Лондоне, может обедать в «Бифштекс- клубе», когда ему угодно. Подобное приглашение из уст Генри Ирвинга — большая редкость. Последним, кто удостаивался такой чести, был Лист.[101] Не иначе как этот доктор Т. — месмерист. Кто бы еще смог так стиснуть в своих объятиях нашего Генри Ирвинга с его железным сердцем?

Я вижу, что посвятил несколько страниц самому доктору Тамблти, хотя собирался использовать эту передышку для описания нашего вчерашнего визита в салон Сперанцы, где мною было получено весьма интересное и заманчивое приглашение. Итак.

Тамблти прибыл в наш дом в половине четвертого, как и договорились. Флоренс сильно разволновалась и совсем загоняла бедную Аду, хотя я велел горничной, даже настаивал на том, чтобы не подавали ни чаю, ни закусок. Куда там: моя жена решила, что с моей стороны это неделикатно и даже жестоко, и она никоим образом не желает так опозориться. В результате мне пришлось согласиться на легкие напитки, но Флоренс и тут настояла на своем, велев Аде втайне от меня заварить настоящий чай. Его Ада подала со слезами на глазах через несколько минут после того, как Тамблти был препровожден в гостиную нашей Мэри в новом фартуке, надетом на платье с пышными манжетами и такими кружевами на воротнике, что он делал ее похожей на игуану. Я сидел молча, погрузившись в размышление о стоимости всего этого, предоставив Флоренс возможность занимать американского гостя.

Он может быть потрясающе обаятельным, этот Тамблти. Впрочем, я успел заметить, что, когда он не стремится очаровывать, его обаяние пропадает и многим людям, в частности женщинам, он не нравится, как, скажем, Э. Т. Впрочем, с Флоренс было совсем не так. Вчера днем американец представлял собой сплошное очарование, и моя жена старалась отплатить ему той же монетой. Стрелка часов еле ползла, мне же не терпелось поспешить к леди Уайльд, узнать о причине ее печали и