дедовскими шашками набрасывались на полированные столы, миновали очень быстро: розовские мальчики выросли, поумнели и стали одеваться, как Аксенов. Собственно, с именем Аксенова и связан реванш вещи - упоение ее контрреволюционностью, антисовковостью, свободой. Вещь дает свободу, исключает тебя из стройных рядов обладателей страшных советских пальто: одеваясь в потрепанный, винтажный, как сказали бы нынче, импортный кожаный плащ - ты дышишь сырым воздухом Европы, ее дубовых рощ и каменных каналов. Тогда казалось, честное слово, что грядет именно свобода, а не энтропия; что культ хорошей одежды, приличного парфюма и нормальных, не требующих поминутного ремонта машин, - это именно протест оскорбленного человеческого достоинства. Разумеется, это не был культ роскоши. Какая роскошь, все довольно потертое! Но это был культ марки. Фарцовщик ретроспективно стал выглядеть провозвестником вольности; борьба с режимом выражалась в ношении узких брюк и длинных патл, - и один Битов в «Пушкинском доме» внятно написал о том, как все это было смешно, Господи, и жалко. Для остальных шейный платок долго еще оставался вызовом, а ботинки на толстой подошве - бунтом. Вещь явилась хитро, замаскировано, как протест и демарш, а когда она победила под этими знаменами, было поздно.
Ничего другого не осталось.
В Советском Союзе было мало идеализма, но он был, оставался, гнездился в обрывках пионерской романтики и лохмотьях социальной политики. Бунт вещей доел его; новый герой был зафиксирован Вампиловым в «Утиной охоте» - это официант, доставала, хозяин жизни. У нового хозяина была частная утопия - жить по-человечески, как он это называл. Под этими знаменами случилась новая революция, и наблюдать всю эту историю на новом круге уже совсем смешно.
Сначала - героический пафос борьбы «за нормальную жизнь», игра в новую аристократию, стремительное обзаведение атрибутикой свободного человека - свободный человек ведь немыслим без личного замка в долине Луары! Потом - попытка новой аскезы с появлением даже нового Торквемады, тоже, конечно, довольно пародийного: в современной православной церкви, среди иерархов, близких к власти, немало проповедников аскетического образа жизни. Элита нулевых, противопоставляя себя героям девяностых, предпочитала не переезжать из хрущоб и широко позиционировала эти хрущобы в прессе. Олигархия потянулась в Лондон. Дошло до того, что кутежи в Куршевеле стали восприниматься как социальный протест - более того, ретроспективно эта мерзейшая элита стала казаться еще вполне приемлемой. Все-таки интересные люди, кутили, придумывали что-то… Жизнь, одним словом! Не то, что эти! Кокаин ненадолго сделался олицетворением великолепного авантюризма, а кутежи с девочками все- таки лучше чекистской серости: Михаил Прохоров едва не стал кумиром либералов. Новые идеологи, напротив, обрушились именно на вещизм, богатство, роскошь. Символом оппозиционности (для одних) и свободы (для других) опять стала вещь: яхта, мигалка, мерседес. При этом не сказать, чтобы сегодняшняя российская власть насаждала культ новой аскезы. Всем же видна истинная мера ее, так сказать, аскетичности. Но уж по крайней мере ее идеологи очень стараются: кремлевская молодежная секта распространила наклейку: «Десятая заповедь - не завидуй. Не в бентлях счастье!» Видимо, это надо наклеивать на лобовое стекло «Жигулей» - или на раму велосипеда. А может, на багажник «Бентли»? Типа я хоть и в бентлях, но свой?
Конечно, весь этот новый патриотизм в сопровождении нового империализма - попытка с вовсе уж негодными средствами. И никакой культ бедности сегодня не прохиляет - по той простой причине, что участие во всех этих акциях в поддержку бедных и независтливых приходится в большинстве случаев оплачивать вполне материальными подарками или преференциями. Но ведь и такая квазиидеология чревата новым реваншем вещи, тем более ужасным, чем дольше его будут оттягивать. Эта ее новая месть может ввергнуть Россию в совершенную уже дезориентацию, потому что в стране, где не осталось ни одной нескомпрометированной ценности, воцарится наглый и ничем не ограниченный культ бабла с последующим взаимоистреблением на почве бесконечного передела. Аскеза - или ее имитация - опасна именно тем, что интеллектуалам при ней неудобно. Вещь побеждает в обществе, лишенном мозга. И это здорово облегчает ее победу.
Что делать, чтобы этого не произошло? Не отпихивать от власти интеллектуалов, не внушать им аракчеевского отказа от личного достоинства; не бояться элиты, которая так элегантно пользуется красивыми и дорогими вещами именно потому, что к ним равнодушна. Не уничтожать эту элиту, не пытаться выращивать собственную - по признаку сервильности. Не бороться с вещью, которая служит, - чтобы не получить вещь, которая хозяйничает. Не вводить цензуру - чтобы тебя не смел беспредел. Не заковывать город в гранит - чтобы тебя не смыло наводнением: ведь еще в «Медном Всаднике» содержатся все нужные предупреждения. Но и «Медного Всадника» разрешили печатать только после смерти автора, когда николаевский гранит уже окончательно отвердел, и новое наводнение было неотвратимо.
Но поскольку на макроуровне любые советы бессмысленны, стоит, пожалуй, дать один на обывательском. Если вы замечаете, что ваши дети слишком привязаны к своим невинным гаджетам или тряпкам, - в этом нет ничего страшного, пройдет, как корь. А вот если в один прекрасный день они выбросили все гаджеты и оделись в лохмотья - это уже серьезный повод поговорить с ними откровенно.
Побалуй меня!
Женское счастье в рублевом эквиваленте
Лидия Маслова
Когда на вопрос: «Сколько денег вам нужно для счастья?» - человек, затуманившись, отвечает, что счастье за деньги не купишь, чаще всего это означает, что для счастья ему нужно столько денег, сколько еще не напечатано. Точнее, впрочем, не «ему», а «ей», потому что такие кокетливые заявления скорее свойственны женщинам, чьи отношения с деньгами складываются гораздо более причудливо, чем у мужчин с их прямолинейной логикой. Мужской подход позволяет составить примерный список вещей, при обладании которыми у данного субъекта выделится достаточное для ощущения так называемого «счастья» количество эндорфинов, потом подсчитать их стоимость и сделать выводы, насколько возможно и близко счастье, исходя из имеющихся средств. Женщина же тронется рассудком, если ее посадить составлять подобный перечень: при попытке заглянуть в себя и разобраться, какого рожна ей еще не хватает и во сколько этот «рожон» обойдется, ее охватывает ступор, как перед распахнутой дверью платяного шкафа, который как ни забивай шмотками, а надеть опять нечего. В ванной тоже живого места нет: к умывальнику не пробьешься сквозь плотные батареи баночек, бутылочек и флакончиков, а намазаться толком все равно нечем - у одной баночки срок годности кончился, от другой аллергия выскакивает, третья была куплена в приступе временного умопомешательства, а потом выяснилось, что она совсем для другой кожи. В холодильнике та же безрадостная картина: он набит понадкусанными продуктами, вскрытыми банками, разорванными пакетами, в которых хозяйка разочаровалась, хотя хватая их в супермаркете, искренне была убеждена, что действительно хочет это съесть.
В супермаркете, кстати, очень хорошо вести наблюдения за гендерными различиями в потребительском поведении: в то время как мужчина твердым строевым шагом катит свою тележку в винный отдел, женщина с мечтательным лицом ходит среди полок, как в картинной галерее: нет, она не ищет свою любимую торговую марку и не прикидывает, на чем бы выгадать лишнюю копейку - она изо всех сил старается вспомнить, что ей здесь нужно, а если не получится, то придумать, чего бы еще захотеть. Ее терзает смутное подозрение, что нужно ей в общем-то все, на что падает взгляд: и ананасное повидло, и ароматические свечи, и волшебный прибор для открывания шампанского, и машинка для бритья катышков.
