говорю про мелочи, типа походов вокруг всего Крыма на шлюпках, да еще с ограниченным запасом питьевой воды, или о забегах. А забеги непростые, бежишь всем экипажем, и время забега засчитывается не по времени первого, а по времени последнего прибежавшего. Так что, если у вас в экипаже завелся сачок, то два выхода: либо подтягивать его до уровня, либо издеваться над ним, пока он не плюнет и не уйдет. Издеваться, конечно, проще, но надо понимать, что если он уйдет, то эту шлюпку вы будете таскать всемером, пока не наберется достаточно вакансий, чтобы расформировать один из экипажей, разбросав его по недоукомплектованным. А расформировывают по традиции, конечно же, худший экипаж, и поэтому те экипажи, в которых есть слабые звенья – они так слабыми до конца и остаются. И самое главное – преподаватели в училище никак не помогают в такой ситуации, есть командир, есть экипаж – сами и разбирайтесь. Если хорошие отношения со старшими курсами – они помогут, посоветуют, но за это надо их обслуживать, одежду там стирать и гладить, за сигаретами бегать. А если изначально решил, что ты «один на льдине», то есть не ты лично, такой красивый, а весь экипаж так решил, то будь готов к неприятностям, ведь старшим нужна обслуга, они старшие и поэтому на тех, кто гордый, натравливают всех остальных. Если зайдешь в спальню Нахимовского после отбоя, тихонько, чтобы не увидел никто, то скорее всего увидишь несколько пацанов, которые не спят, а сидят и дежурят, готовые мгновенно притвориться спящими, если офицеры-воспитатели решат провести внезапную проверку, чтобы во сне им не устроили темную, опять-таки не им лично, а всему экипажу. Вот так вот куется сталь абордажных сабель и тесаков, вот так воспитываются будущие морские офицеры, которые понесут за далекие моря Андреевский флаг. В фильмах и сериалах про кадетство такое, конечно, не покажут.
А ему было – всего пять с копейками лет. И среди всех он был изгоем, потому что был сиротой, неизвестно кем. Открою маленький секрет: когда в нахимовском подбираются экипажи, пацаны обычно сходятся по месту службы отцов, потому что так проще. Многие друг друга уже с песочницы знают хорошо, кто и в море с батей выходил. А те, кому не осталось места, кого никто не знает и кто сам никого не знает – остаются одни и образуют обычно самые слабые и зачуханные «безымянные» экипажи, к которым «литерные» относятся с презрением и брезгливостью.
Я, например, когда поступал, как раз оказался среди «штабных», потому что дед мой на момент поступления был командующим Черноморским флотом, а вместе со мной таких было тринадцать пацанов. Чертова дюжина, почти на два экипажа хватило, а троих взяли из «безымянных», устроив своего рода конкурс. Так и держались вместе, потому что два экипажа лучше, чем один, а «штабным» вваливали еще круче, чем «безымянным», потому что «штабных крыс» в любой армии ненавидят. Раз против всего курса дрались, потом в карцере сидели. Каляева я, кстати, не помнил совсем, потому что он на три курса младше учился, а меня в Санкт-Петербургское перевели, следом за дедом. Потом довелось встретиться…
Вот и получилось, что Павел Каляев оказался в безымянном экипаже – как назло, пацанов с «Бородино» оказалось шестеро, они объединились с двумя пацанами со «Свирепого», эсминца, который ходил в корабельной группе «Бородино», и получился экипаж. Было бы семь… может, и взяли бы, а так – не признали. Посчитали слабаком.
И напрасно – тот безымянный экипаж, в котором учился Каляев с третьего и до последнего курса, признавался лучшим на потоке, к позору «литерных». Несмотря на возраст, маленький, найденный на улице звереныш вцеплялся в учебу с такой свирепостью, какой не было ни у кого. Даже в практических занятиях на воде, а он был младше почти всех на два года! – он брал какой-то исступленностью, когда все выбивались из сил, он сцеплял зубы и греб дальше. И не приходилось сомневаться, что он будет грести, пока не умрет. Стоит ли удивляться, что к окончанию курсов Каляев получил распределение на факультет специальных операций, на которых у Севастопольского было только восемь вакансий в год. Потом какое-то время служил на «Змеином», потом ушел в разведотдел флота, в разведку ВМФ, но в душе остался спецназовцем.
Вот такого человека доставил на борт «Александра Колчака» десантный вертолет Сикорского, прямо пред разгневанные очи адмирала Пилляр фон Пильхау. Тот, кто знал адмирала, мог с уверенностью сказать, что он не русский, потому что русские быстро гневаются, но быстро и расплескивают свой гнев, а вот немцы… немцы свой гнев изливают на конкретного виновника, и добиться прощения у немца, по меньшей мере быстрого – это все равно, что вычерпать Каламитский залив решетом.
Каляев знал, что корабли эскадры едва не накрыло ракетами, и он признавал частично свою вину, но полагал, что в этом есть и вина командующего, поскольку не далее как позавчера он, кап-два Каляев, резко возражал против того, чтобы подводить корабли группировки к берегу на такое минимальное расстояние. Его возражения не были приняты в расчет – корабли подошли ровно настолько, насколько им позволяла это сделать их осадка.
Адмирал же был иного мнения.
Каляева он принял не в адмиральской каюте, которую занимал по праву старшего по званию, а в зале боевого управления десантного корабля. Для чего он сделал именно так – непонятно, но от этого получилось то, что потом получилось.
– Господин адмирал! – Каляев стал по стойке «смирно», отдал честь.
– Как это понимать, господин капитан второго ранга? – с подрагивающим от ярости веком спросил его адмирал фон Пильхау.
– Господин адмирал, я не понимаю, о чем речь.
– Он не понимает… – Адмирал фон Пильхау повернулся к офицерам, словно приглашая их в свидетели, те же старались опустить взор и заняться каким-нибудь делом. – А вопрос в том, господин капитан второго ранга, почему разведка не соизволила нас предупредить о наличии у противника противокорабельных ракет!
– Господин адмирал, я признаю свою вину и вину своего сектора оперативного штаба, но хотел бы заметить, что именно мы предлагали отвести эскадру от береговой черты, предполагая, что…
– А мне не нужны ваши предположения!!! Малы еще, чтобы эскадры водить! Ни званием, ни возрастом, ни умом не вышли! Мне нужно, чтобы каждый сектор моего штаба в точности выполнял порученное, вот и все, что мне от вас нужно! Разгильдяи!
– Господин адмирал! Эскадра боеспособна, атакующие нас ракеты уничтожены, причиненный ущерб незначителен…
– Не по вашей вине! Хватит! Договорились! Паразиты, ничего толкового от вас не дождешься! Сдавайте дела!
– Господин адмирал… – осмелился вступить в разговор один из офицеров ЗБУ.
– Ну что еще?!
– Кому прикажете передать сектор?
Адмирал остановился, как поднятая на дыбы на полном скаку лошадь. Он так и не придумал перед этим разговором, кому передать дела по одному из важнейших секторов оперативного штаба. Более того, он не знал ни одного из офицеров этого сектора ни по именам, ни лично, и в такой ситуации лично я бы отложил «разбор полетов» до завершения активной фазы операции, и максимум, что сделал бы, – поручил одному из свободных офицеров наблюдать за деятельностью проявившего слабость сектора и докладывать незамедлительно, если что-то пойдет не так. Есть офицеры, у которых наказание виновных в чем-либо, увы, в списке приоритетов стоит на первом месте, а выполнение поставленной боевой задачи следует за ним. Еще дед учил: корабль, на котором начались склоки и выяснения виноватых, подобен сваренному всмятку яйцу, которое падает со стола на пол. Обязательно даст течь.
– А вот вы и примете, как вас?..
Офицер побледнел:
– Капитан первого ранга Вирен, но я…
– Ничего! Справитесь! Не такая сложная работа, не эскадры водить. Принять дела в течение часа! Капитана второго ранга Каляева отправить на берег. Видеть его больше не желаю! Нечего ему здесь делать!
Так капитан первого ранга Вирен, правнук балтийского адмирала Вирена, специалист по минно- торпедной части, который работал в ЗБУ потому, что по его специальности пока не находилось дела, принял от капитана второго ранга Каляева дела по сектору разведки, не имея по нему никакого опыта, ни практического, ни даже теоретического. Потом, при разбирательстве дела Высочайшей комиссией, это поставят в вину уже адмиралу барону Пилляру фон Пильхау, что он в период активных действий эскадры,
