— Скажи, что пакостные книги нельзя пускать за границу. А то из-за каких-то недоумков, никудышных писателишек там подумают, что мы все здесь оболтусы. Дескать, дурное читаем и не можем выбросить вон!
Вещь занимательную, хотя и неглубокую по мысли, крестьяне будут слушать с удовольствием. Книгу же умную, но незанимательную, малоподвижную, тягуче написанную — не слушают. Нервируют крестьян безмерно запутанные сюжеты: «Большие пожары» — роман двадцати пяти писателей, «Вор» Леонова. Про эти литературные клубки крестьяне злобно судачили:
— Сидишь, слушаешь и все корежишь мозгa свои, чтобы петли распутлять и понять, чо к чему.
В частности о «Больших пожарах» крестьяне толковали еще и так:
— Зря они голову людям натружают.
— А сласти тебе никакой от чтения.
— Редко который писатель на ясну поляну выведет, а то все больше по пням да корявым кустам да по ярам за нос нас водят.
— А мы, ровно дураки, за ними тянемся.
— Из всего коллективного романа крестьянам понравились главы, написанные Новиковым-Прибоем, Лидиным, Березовским, Никулиным, Аросевым, Зозулей, Яковлевым, Лавреневым и Кольцовым. Резкий след в памяти моих слушателей оставил Новиков-Прибой. Худшая глава, по мнению крестьян, принадлежит Федину.
Книги, переполненные научной терминологией, как «Гиперболоид» А. Толстого, «Открытие Риэля» Итина, «Пуш-торг» Сельвинского, крестьяне слушают с большим трудом, и почти не усваивают их содержание, а запоминают из них только отдельные, яркие образы, сцены и жуткие положения героев. От таких книг крестьяне охотно отказываются:
— Шибко они ученые... для интеллигенции.
И вслед за этим прибавляют:
— Давай-ка котору попроще, да получше.
Совершенно ошибочно утверждение, что крестьяне любят и понимают больше те художественные произведения, содержание которых взято из деревенской жизни. Они любят все, что талантливо, действенно, поучительно, прекрасно и просто по оформлению. Им одинаково милы: «Орлеанская дева» Шиллера, «Воскресение» Толстого, «Привидения» Ибсена, «Ипохондрик» Писемского, «Жорж Данден» Мольера, «Потонувший колокол» Гауптмана, «Вешние воды» Тургенева, «Из деревенского дневника» Успенского, «Голод» Гамсуна, «Соборяне» Лескова, «Дым» Тургенева, «Жизнь Василия Фивейского» Леонида Андреева, «Мужики» Чехова, «Гранатовый браслет» Куприна, «Фауст» Гёте, «На пороге к делу» Островского, «Очерки бурсы» Помяловского, «Не стало Ленина» Безыменского, «Лукреция Борджиа» Гюго, «Очерки о Русско-японской войне» Вересаева и т. п.
В крайнее раздражение приводит моих слушателей непоследовательное и недостаточное развертывание сюжета: «Алые сугробы» Шишкова, «Уважаемые граждане» Зощенко (во многих рассказах), «Пугачев» и «Анна Снегина» Есенина, «Живодер» Ив. Никитина. Даже сам Ибсен не удовлетворил коммунаров концом «Кукольного дома».
Безгранично восхищение крестьян теми произведениями, в коих слиты революционная тенденция и блестящая художественная форма: «Сон Макара» Короленко, «Побеждает? — Победит!» Молчанова, «Буревестник» Горького, «Британии» Ерошина, «На баррикаде, кровью залитой» Гюго, «Ткачи» Гауптмана, «Песня о рубашке» Гуда, «Дубровский» Пушкина, «Молодой король» Уайльда.
Может быть, кому-нибудь покажется смешным включение «Молодого короля» в группу сочинений с революционной идеологией, а между тем это произведение имело на коммунаров огромное революционизирующее действие, о котором слесарь Е. С. Блинов сказал:
— Во время революционного переворота я в городах и на фронтах слышал всяких первоклассных ораторов, но никто из них не ударил по моей голове революционными мыслями так больно, как сказка «Молодой король» Уайльда.
Трудно провести крестьян и реакционной идеологией художественных произведений. Они ее заметят немедленно, под каким бы соусом она им ни преподносилась: «Орленок» Ростана, «От нее все качества» Толстого, «Ганнеле» Гауптмана, «Живые мощи» Тургенева, «Жидовская кувырколлегия» Лескова.
Художественных красот этих произведений оспаривать никто не будет. Но крестьяне с сожалением характеризовали их следующими словами:
— Хороши они, но не наши, чужие.
— Не советские, вредные.
— «Орленок» за монархию стоит. В советской деревне он не нужен.
— «Живые мощи» и «Ганнеле» — больно исусистые.
— «От нее все качества» — тоже «святый боже».
— В «Жидовской кувырколлегии» автор, может быть, и жалел евреев, а вышло так, что он над ними насмехается. А смеяться над нациями у нас теперь не положено.
— Политика нацмена иная стала...
Плевками и руганью мои слушатели сопровождают читки книг, набитых словесной мякиной. Классическим представителем книг этого сорта крестьяне считают прославленные ныне «Бруски» Панферова, которые я прочитал в «Майском утре» по настоятельной просьбе редакции журнала «Настоящее». Гомерический хохот сотрясает нашу аудиторию, когда читки пересыпаются выкрутасными выражениями, наподобие таких: «Я рад зауздать землю» (Есенин). «Яростного цвета борода его была расчесана надвое...» «Настроение было толстое...». «Не сон, а какая-то сплошная пряничная непонятность» (Леонов). «Если время стоит, — и нельзя разобраться — выход смерти иль туфли слуги» (Антокольский). «Рыжая тоска» (Ланферов). «Старуха собирала хворост, ее спина трещала, ее дыханье раскололось на длинное и малое» (Тихонов). «И поутру, бренча гнедую опаль, Огромный мир его глазами хлопал...», «Кружился бор. В обвой бодали ели...» (Сельвинский). «Узлом веселым кутерьма» (Обрадович). «Их возгласы увозят на возах, их обступают с гулом колокольни, завязывают заревом глаза и оставляют корчиться на кольях» (Пастернак).
— Надо сначала как-то переворотить человеческие мозги, чтобы этакие фигуры понять, — отзываются крестьяне о приведенных и родственных им словесных коленцах. Не по нутру моим слушателям те вещи, где бурлящий пафос, космические образы и громоподобное рулады завитушной речи загораживают собою смысл. Такова «Девятая симфония» Филиппченко. Я читал ее публике под популярным заголовком: «Девятая годовщина Октября». Думаю, что этим я не уменьшил ее успеха у крестьян.
Мутный, нудный психологизм злит и морит крестьян. Тяжкое словосплетение, наполненное пресным резонерством, «бездонным» психологизмом, бессильными потугами на остроумие, на большой сатирический тон, крестьяне терпят через силу. Образец: «Под голубым потолком» — отрывки из романа Каргополова. Фельетоны Д. Бедного, М. Кольцова, А. Зорича, часто доходящие до степени высокой художественной сатиры, есть своеобразный прожиточный литературный минимум, хлеб насущный для крестьян.
Как только получишь свежие номера «Правды», «Огонька», «Прожектора» или «Известий», сейчас же публика подает голоса:
— Смотри там Демьяна!
— А ну-ка, нет ли там Кольцова или Зорича?
Этих авторов крестьяне любят больше, чем очень и очень многих беллетристов. Когда мои слушатели в жизни становятся перед подлостью, непобедимой местными средствами, они говорят:
— Надо драть в «Правду».
— Там скорей доберутся до корней.
А когда в «Правде» пронимают какого-нибудь шельмеца, коммунары торжествуют, говоря про опального героя:
— Теперь будь здоров!
— Собирай манатки!
— Лети на выжгу!
Говорят: крестьяне любят дешевый, грубый юмор. Неправда. Мне чуть не каждый день приходилось и приходится испытывать стыд за журналы «Крокодил», «Лапоть» и «Смехач», большая половина содержания которых набита юмористической гнилью, совсем не смешной, написанной на скорую руку. И крестьяне редко когда смеются здоровым смехом над фельетонами названных журналов. Вот обычные отзывы моей аудитории о них:
— Так... Чепушичка...
— Мразь!
— Не лезет смех.
— Хуже стали эти журналы, чем раньше.
Бывает, чтение «Крокодила», «Лаптя» и «Смехача» обрывается предложениями мне со стороны слушателей:
— Брось это мелево!
— Давай дельное! Эти обрыдли.
— И чтобы посмешить публику, я неизменно прибегаю к юмористам «старичкам» — Чехову, Лескову, Шишкову, Щедрину, Гоголю. Аверченко и Зощенко редко смешат крестьян по-настоящему. «Безбожник» же у нас пользуется вниманием и любовью за популярность его научных и антирелигиозных статей и фельетонов.
Крестьяне о писателях
И. Бабель «Жизнеописание Павличенки, Матвей Родионыча» Читано 5 февраля 1928 года
ТИТОВА Л. Г. — Видать, что могутной был этот партизан. Я боялась партизан роговских. Пряталась от них. Как, бывалыча, увижу их, так вся и затрясусь, как лист. B сказу этом ровно нету никакой брехоты. Все по совести обсказано. Быль оповещена. Так это и было. Многих партизан не миловали.
ЗОЛОТАРЕВ П. И. — Кабы я был Павличенко, я не стал бы долго с барином возжаться, а придушил бы его еще в погребе, — и хана. А то еще какие-то тары-бары-растабары Матюшка разводил с тем сукиным сыном!.. Не ядреный, и не маленький был Матвей Павличенко, а средний, но хитрый, умственный человек. Я бы мог обвинить Павличенко, если бы он оскорбил кого-нибудь на общем собрании граждан. А с барином он поступил, как и надо. Тогда была партизанская власть. Попался им гад какой-нибудь — ну, и крышка! «Ленинское письмо» с толком присочинено к рассказу. Я думаю,
