в бороде.
Наверное, у меня на лице нарисовалось что-то нехорошее, так что собеседник счел нужным несколько сдать назад.
— Нет, конечно, девочек убивать нельзя, и все такое, — это он проговорил быстро и небрежно, отдавая гуманизму его две копейки. — Но ответственность какая-то должна быть за свои поступки. Ведь у нее парень был, она с ним спала, значит, не девушка уже была. Небось и не с одним. Пивко посасывала, ночью ходила. Приличные ночью дома спят. Вот и результат. Меньше гулять надо по ночам, с пивком-то... Ей там, наверное, все порвали.
Это уже было добавлено с явным удовольствием.
Я смолчал, стиснув зубы. Мне стало интересно, до чего еще договорится этот высоконравственный.
— Я православный, в Бога верую, — продолжал он, — и Сталина считаю святым. Хоть он и церкви закрывал. Зато при нем все молодухи девственницы были. Немцы проверяли в оккупацию. И потом писали Гитлеру, что такой народ победить невозможно.
— Что, Гитлера целками закидали? — не выдержал я.
— Нравственностью победили, — собеседник строго глянул, типа, не шути тут. — Нравственным подвигом.
???
Люди не любят непонятного, в том числе непонятных слов. То есть они с ними готовы мириться — если не владеют собой. Но когда русские люди собой владели — до семнадцатого года — они и с языком обращались, как со своим имуществом, инача и пополняя его строй и состав по мере надобности. И когда встречались с заезжим незнакомым словом, пытались встроить его в язык, сведя к знакомому. Например, обезьяну в народе называли «облизьяной» — дескать, облизывается.
Интересно, что иностранное слово «мораль» произносилось как «мараль» — от «марать». Это было всем понятно. Марали дегтем ворота дома девки, которая себя не сберегла. Чтоб опозорить. Честь девичья да верность женская — главные женские добродетели. Все остальное еще как-то обсуждаемо, но это — вроде как основа основ.
Основа-то она основа. Но тот же самый народ в охотку пел песни, где каждая вторая — как раз про девку, которая себя не сберегла, «по морозу босиком к милому ходила». Пелось безо всякого осуждения. Если же брать сочинения, претендующие на реализм, то тема «податливых крестьянок», коими славился не только воспетый поэтом Валдай, раскрывалась неоднократно. Разумеется, податливость эта объяснялась «всякими социальными моментами». Но и без этих моментов — во всяком месте находилась своя ласковая вдова, девки-вертихвостки, пара гулящих бабонек неопределенного статуса и прочие «женские типы». Все так и шло, иногда взрываясь скандалами и громкими происшествиями, но по большей части тихо и незаметно. Кто-то — «за огородами», какая-то — «за полушалок», другая — «и с мужем, и с тестем», и прочая сплетенная банальщина, тысячи лет ей уже, этой банальщине.
Примерно та же картина наблюдается в любом традиционном обществе. Почитайте, что ли, арабские сказки — а ведь они были написаны в золотую пору ислама, когда Коран был увлекательнее, люди — простодушнее, а «большого Сатаны» не было даже в проекте. И что? Да то самое, только без мороза и с поправкой на темперамент.
Связано это — почитание верности как основы женской добродетели и постоянные же плутни и откровенное бл...ство — с тем пониманием верности, которое характерно для традиционного общества.
???
Вообще говоря, верность — широко понимаемая — суть любого нравственного закона. Это добродетель, которая почитается всегда и везде, так как лежит в основе любого этического кодекса, любых законов, правил, норм и обычаев. Поскольку на ней держится сама способность исполнять законы, следовать правилам и обычаям, держаться принятого решения.
Верность чему именно — тут начинаются разногласия. Кто-то считает, что нужно быть верным друзьям, а кому-то истина дороже, кто-то полагает, что нельзя отрекаться от веры отцов, а кто-то готов присягать только последнему модному журналу, но уж ему служит ревностно... И так далее. Но в том, что именно на верности, как на скале, стоят все дворцы и хижины моральных кодексов, законов, обычаев, понятий, сомневаться не приходится.
По той же причине абсолютно все законы, обычаи, правила, да и «естественные чувства» единодушно указывают на то, что худшим грехом является измена. Оправданием измены может быть только верность чему-то более важному.
Так вот. В традиционном обществе разница между мужчиной и женщиной — не анатомическая, нижепоясная, а моральная — была связана преж-де всего с тем, что от них требовалась разная верность. Точнее, верность разному.
Люди в традиционном обществе делились на воинов и работников. Первые нападали и грабили — врагов или своих, неважно. Вторые выживали, прятались и копили ценности, которые у них с большим или меньшим успехом отнимали первые.
Отсюда вытекали две морали. Мораль хищника и мораль жертвы.
Для мужчины-воина превыше всего была верность вождю. То есть воинскому начальнику, которому он служил. Если человек взлетал высоко, то это было, как бы мы сейчас сказали, «первое лицо» (государь- император, басилевс, фараон и так далее). Если не очень высоко — сеньор, сюзерен, предводитель. В любом случае — мужчина, отдающий приказы другим мужчинам.
Из этого прямо следует, что у идеального воина вообще не может быть семьи, а лучше и женщины. Римские лагеря назывались castra. Не в том, конечно, смысле, что у них чего-то между ног не болталось, а в том, что они этим не пользовались. Ну или пользовались так, что лучше не надо бы — в разоренном городе, на улице, среди криков и стонов. Другие культуры создавали свои системы — военные союзы, тайные ордена и все такое. И везде было, как минимум, безбрачие, как максимум — «вообще чтоб никаких баб». То же касается, кстати, и воинов духовных. Католический целибат — система, может, и уникальная, но монастырская практика распространена везде — что в христианском ареале, что за его пределами.
Это для воинов. Что касается мужчин-работников — от них требовалась не верность, а покорность. Покорность безличная — отдавать часть произведенного, ну и слушаться, когда чего прикажут. Оружия им в руки не давали — и идей верности в головы не вкладывали. В этом были и свои плюсы: например, не бывало тотальных войн, в которых участвует все мужское население. Такое стало возможным, когда все стали свободны и получили право на винтовку и шовинизм — причем связь между первым и вторым самая прямая, одно без другого не стреляет.
Но все-таки даже самый зачуханный крестьянин тоже имел, чему быть верным. У него был дом. То есть совокупность собственности и родственников, скрепленная кровным родством и браком. Вот дому и нужно быть верным — во что бы то ни стало.
Тут внимание. Простые люди — и мужики, и бабы — состояли в браке не столько друг с другом, сколько с домом как таковым. С хозяйством и родней в целом. Очень хорошо это показывает, опять же, язык. Русское слово «супруги» — это никакие не «сексуальные партнеры», а буквально — «запряженные в одну лямку». Верны они этой лямке. Это главное.
А как же любовь? Что касается любви, то традиционное общество знало, что такая штука случается, но относилось к этому спокойно. Ну да, бывает, что мужику сносит крышу от какой-то бабы или та теряет рассудок по поводу мужика. Относились к этому примерно как к васильку на пшеничном поле — то есть как к красивому сорняку. Впрочем, василек годится на веночек. Любовь тоже того — украшает жизнь, особенно
