архитектурные изыски в деревенском ряду - едва ли не комичнее. Деревенские - хитрый народ. Виду не покажут, а втихаря покрутят пальцем у виска, да и плюнут с досады за чужую непутевую жизнь.
Главный страх последних лет - построить что-нибудь не так, как в AD или «Мезонине» - привел к забавному и печальному одновременно результату. Сруб, обычный русский деревенский сруб, ставший потом основой для такого уникального со всех точек зрения сооружения, как «профессорская дача», - эта простая деревянная конструкция совсем исчезла с рынка. Есть «оцилиндровка», напоминающая ощущения от минета в презервативе. Есть «клееный брус», превращающий любое сооружение в сауну. Есть пенобетон, произведенный вообще из непонятно чего. За нормальными срубами жители Николиной Горы, эти главные хранители стародачной нравственности, ездят в отдаленные российские губернии. Каждая такая поездка преподносится как подвиг - да и является им.
Стройся магаданские правоохранители сейчас, они с удивлением бы обнаружили, что теперь почти все дома выглядят так, как те, к которым они привыкли, - только называется это «актуальным минимализмом». Раз. И что бревна для бараков надо заказывать в Финляндии - два. В России теперь делают фахтверк, шале, дома на рельсах, дома из мха, из льда, из полиэстера - но изб в России больше не рубят.
Обручальное кольцо
Любовь и огороды Елабужского интерната
Евгения Долгинова
I.
«Мой доктор!
Я вас люблю, и вы это знаете. Извините, я вчера так расчувствовалась, вы такой внимательный и чуткий.
Я вас обманывала. У меня нет детей. Я не могу отдаться мужчине без свадьбы. Я очень хочу свадьбу, но в загс я не хочу. Думаю, после свадьбы у меня получится оргазм, а подписывают финансовые и другие обязательства пусть те, кто ищет корысть. Только вот я очень хочу обручальное кольцо и скрывать то, что не расписывались в загсе, а то простой народ меня не поймет…«
Доктор А. привык. Каждое утро она встречает его у входа, молча кладет письмо в карман пальто и убегает. Маленькая, стриженая, почти невесомая.
Иногда у нее случаются стихи:
И в череде беспросветной
Дней, убегающих вдаль,
Ищу тебя, мой заветный,
Разбей кристаллом печаль…
В письмах нет ошибок: она образованная девушка, до двадцати лет была студенткой гуманитарного вуза. Единственная девичья влюбленность, одна-но-пламенная-страсть - доктор думает, что платоническая, - завершилась суицидальным полетом с восьмого этажа; руки, ноги, позвоночник в порядке, но от травмы головы она так и не оправилась, - и восьмой год живет в скорбном доме. Скоро тридцать, совершенное одиночество, родные уехали в другой регион, впрочем, иногда звонят. Никто не навещает. Она кротко живет, тихо улыбается в пододеяльник, ждет утреннего доктора.
– У нее острая потребность любить. Главная потребность.
Доктор рассказывает, что мужчинам более свойственна мегаломания, бред величия; женщинам - любовный бред. «Эротический?» - «Чаще романтический». Прошу разрешения процитировать фрагмент письма - доктор долго сомневается, вздыхает. Не совсем этично, говорит. Совсем неэтично, горячо соглашаюсь я, но, по-моему, это человеческий документ большого трепета и высокой нежности, он исключает насмешку и вызывает лишь почтение, - да и кто из нас адекватен в любви, кто разумен?
– Да, - говорит он. - Пожалуй.
Это Елабуга: монахини пекут жаворонков, мулла кричит с минарета, студенты читают стихи в Библиотеке Серебряного века, приблудные цветаевки целуют стену дома Бродельщиковых. В сумерках, сквозь теплую метель, по интернатскому двору бредут медленные сосредоточенные парочки. Они крепко держатся за руки. Самое время сходить с ума от любви - и самое место.
II.
Плотность истории в Елабуге такова, что о чем бы ни говорили - о мигрени, ценах, погодах, модах, вкусе камской рыбы, воспитании детей, - непременно проваливаешься в предание и сюжет. Каждый метр мостовой освещен чьим-то величием, к каждому дому в центре приложимы легенда, имя. Показывают, например, пышный, прямо-таки гамбсовский стул: «Здесь мог сидеть великий поэт Пастернак Борис Леонидович. В Елабуге решилась его судьба - получил белый билет. А погибни он на фронте?» Или объясняют дорогу: «Повернете налево, там, кстати, дом, где Менделеев изобрел бездымный порох». Любезно встречать, показывать и рассказывать, гордиться, подробничать, проводить параллели - специфический елабужский стиль. Город, желающий быть интересным, поставил на открытость и детальность - при этом, разумеется, оставшись себе на уме. Тот же стиль практикуют и в Елабужском психоневрологическом интернате - этот Ватикан для психохроников, расположенный почти в центре, - такая же органическая часть города, как Спасский собор или дом кавалерист-девицы Дуровой.
Медсестра рассказывает, что до 2002 года не было канализации, и был жуткий перерасход цинковых ведер, потому что мочились в основном в ведра, а уж как сливали… Прежде чем прачке белье отдавать, сами все смывали, фекалии отстирывали… Пытаюсь представить себе 500 человек психохроников (среди них - лежачие, совсем бессознательные), опорожняющихся над ведрами или, на выбор, над деревянным очком, - фантасмагория! «А как?» - «А как-то так! И заметьте - никаких эпидемий». Канализации не было, но недавно на территории Елабужского интерната обнаружились части деревянных труб - остатки первого городского водопровода, построенного аж в 1833 году Иваном Васильевичем Шишкиным, городским головой и заодно - отцом художника (клан Шишкиных - один из городских брендов: культ, музей, конференции, все как положено). Сегодня одни здания - восстанавливаемые руины, другие - вполне евроремонтные апартаменты, бытовые строения и отличное подсобное хозяйство. Корпуса постройки 1840-1870 гг. были Пантелеймоновской богадельней при Казанско-Богородицком монастыре, ныне тоже возрождающемся. До 1972 года здесь располагались заведения с незастенчивыми названиями - Инвалидный городок и Дом дефективных детей, потом - интернат с пятью сотнями жителей и пакетом стандартных ужасов районного богоугодного заведения (нищета финансирования, развал, нужда, лекарственный голод). А в 2002 году в интернат пришел новый директор Рашит Рахматуллин.
