цивилизованном имидже, мешает прилавок. Убрать этот глупый прилавок! - отсюда и книжные магазины, в которых нет книг, но есть свадебный вид и пять тысяч открыток, ресторан, где устроен дизайн, но не кормят, журналы без текстов, недвижимость с покупателями, но без жителей, диван, на который любуются, но не сажают. Вульгарная правда максвеберовского буржуя, с его неказистыми лавками, шумными рынками, мелкими жульничествами, слезными жертвованиями и старообрядческой хмуростью - несовместима с сакральным поклонением кэшу и черту, верой в ад и гламур. Тот старинный буржуй многим был нехорош, но он кланялся явно чему-то другому.
Не ограничиваясь разрушением социальных пространств, религия денег взялась и за время.
С прошлым понятно. Все без исключения старые здания, во всех русских городах, включая и Петербург, за вычетом разве что защищенных усиленной госохраной (да и то не всегда, не всегда), должны быть разрушены за ненадобностью. Вместо них будет люксово, клубно, престижно и офисно. Прошлое, сгинь. Ты было невыгодным и непраздничным.
Настоящее - тот же сюжет. Обратившись к любому деятельному мероприятию, обсуждая любую идею, начинание, инициативу, приходишь к элементарному: кем уплочено, и зачем? Кто заказывал этот пожар, кто платил за случайное избиение в подворотне, кем был нанят священник, а кем - атеист, по какому тарифу арестовали, где прайс-лист, по которому приговорили, убивали с наценкой или по дисконту? Жизнь редуцировалась до чека.
Будущее - отсутствует. Конечно, перефразируя классика, с точки зренья гламура человек не умира. Но он все-таки умирает, и если вся жизнь его была посвящена одной только монетизации реальности и превращению скорбной реальности этой в позитив и успех, то чего стоят все эти усилия на фоне готового гроба? Именно в этот последний момент все давно вычеркнутые из жизни и списанные за неэффективностью книжки, домишки и профессоришки одерживают верх над откинувшим копыта баблоносцем: ведь их, хитрецов, невозможно изжить до конца, от них все-таки останется память и таинственное душевное движение - а вот ты, топ-менеджер, страшилище в английских ботинках, предприимчивый человек с рублем, помер насовсем, навсегда, и лопух из тебя расти будет.
Правда, есть еще дети. Кстати, о детях.
IV.
Принято думать, что через некоторое время в России все переменится. Будто бы лихорадочный отъем имущества друг у друга, сведение всех видов знания к маркетингу и пиару и последовательная отмена всего, не приводящего к обзаведению «Майбахом», - недолговечны. Грядущие поколения, растущие дети и внуки дельцов будут мягкосердечны и добродетельны, они наоткрывают больниц и университетов, озолотят нищих, накормят голодных, примутся покровительствовать искусствам, и даже волшебные автомобили начнут парковаться на особых стоянках, а не поперек тротуара. Благодать, а не перспектива: стали ведь Асторы, Морганы и Вандербильты похожими на людей, чем же наши их хуже? Пусть не сразу, но дети, но внуки - обязаны вочеловечиться и поумнеть.
За этой нежной надеждой скрывается предположение, что местный Скуперфильд - копия тамошнего Скуперфильда, в схожих декорациях, но с опозданием. Увы, всех понадеявшихся на господских детей ожидает горькое разочарование. Экономика, подчиненная религии денег, работает не просто на вывоз, но дважды на вывоз - продали ценное, а затем тратим вырученное там же, куда продавали, и сами уезжаем туда же. Не поедешь ведь в Вологду с образовавшимся миллиардом, в Барнаул, в Ярославскую область. Миллиард должен быть принесен на священное место, в капище, к месту обитанья богов. К тому же все остальное рискованно: а ну как частного собственника выгонят с государственной службы? Будет назначен другой частный собственник, и уже он понесет к жертвеннику нажитое. Наконец, колебания и катаклизмы мирового хозяйства неизбежно отправят всякую Вологду в очередной нокаут, ко всем чертям, к Барнаулу, а как же тогда позитив? Как же автосалон и ботинок? Нет уж, дудки. Черти здесь, а мы там: все должно кончиться хорошо, смерти же, как выше сказано, не бывает.
Иными словами, так думает не скуперфильдовский собственник, а гватемальский, скорее Норьега, чем мистер Твистер, антигуанский топ-менеджер, а не нью-йоркский. Биография этих мусорных, мелких людей, идеально третьестепенных злодеев для американского видеофильма строится по шаблону: зарезал, ограбил, убил, и еще раз ограбил, купил дом в Белгрэйвии, крах, дефолт, переворот, убежал, страх ареста, шезлонг, пронесло? Временами проносит. И все заново.
Но у гватемальского миллионера не бывает внуков гватемальского миллионера, робких, трепетных и благородных. Если только им не повезло вырасти без всякого понятия о Гватемале - где к тому времени уже возмужали новые собственники, беспокойно озирающиеся, кого бы зарезать.
V.
Этой весной, хлопотной и холодной, я выходил на Тверскую из Елисеевского магазина, опираясь на зонт-трость с длинной ручкой. Vogue - было выведено на ней, и я поглядывал на эту надпись со смесью наигранной иронии и заинтересованного самодовольства. С этим выстраданным взглядом я был типичным прохожим на принарядившейся улице. Вокруг был порядок: тормозили спортивные автомобили и бронированные лимузины, бутики предлагали ботинки по скидке за 800 евро вместо черт знает скольки. У дверей осажденного «релакс-кафе» пять шкафов в идеальных костюмах сдерживали сотню желающих просочиться трезвых недорослей, одинаковых и аккуратных.
Внутрь им было почему-то нельзя. Я лениво прошествовал мимо.
Но на углу с Козицким меня вдруг подергали за рукав. Похожий на раздавленного бульдозером математика, одетый в какой-то немыслимый, стогодовый плащ-макинтош, попрошайка в черных роговых очках и лихо сдвинутой набок панаме объявил мне, пьяно пошатываясь и улыбаясь:
– Сеньор! Подождите, сеньор. Дайте мне каких-нибудь денег. У вас ведь есть какие-то деньги? Не так ли, сеньор?
Я повертел в руках зонтик - и через секунду поймал себя на торопливом и неизбежном рефлексе: залезая в карманы, я отступил от веселой панамы на два шага. Во что же я, Господи, превратился?
Какие-то деньги - у меня были. Я отдал ему их, мы раскланялись, и он навсегда растворился.
Тупик
Психиатр Александр Данилин - о том, почему из психбольницы нельзя выйти здоровым
Рассказ сотрудницы одной из московских клиник: «Ей 11 лет, внучке моей. И она почти всю жизнь жаловалась на то, что у нее головка болит. Потом у нее появились голоса, она слышала. Но нам долго про это не говорила и только потом стала жаловаться. Рассказывала, что слышит мои и мамины голоса, будто мы на нее ругаемся. Месяца два лечились. Вот, а сейчас все слава Богу».
При лечении этой девочки я пользовался не психиатрическими препаратами, а абсолютно безвредными
