очутились в заваленном мусором тупике между двумя домами. Дядя, чуть согнув колени и сгорбившись, стоял к ним лицом, в руке у него сверкнул нож. Белая тихо зарычала, неуверенно предупреждая об опасности.
Дядя заговорил негромко и уверенно:
— Слушай, малыш, хорошенького понемножку. Ступай домой! У меня ничего нет. Если подойдешь ближе, я тебя порежу, понял?
Ромочка слышал в дядином голосе отголоски страха.
Ромочка слегка пригнулся. Белая слева. Серый справа. Дубинку он держал обеими руками. Он оскалил зубы, тряхнул головой, отбрасывая с лица спутанную гриву. Зарычал протяжно и воинственно, все громче и громче. Белая и Серый тоже зарычали — грознее, увереннее. Дядя шагнул назад, и Ромочка почуял охвативший того ужас.
Ромочка молниеносно вывернулся, бросил дубинку и вцепился ногтями в дядино лицо, одновременно извернувшись, чтобы укусить его за руку. Но дядя не выпускал его волосы, хотя Ромочка прокусил ему руку до мяса. Вопя от боли, дядя повалил Ромочку на землю, наступил ему коленом на грудь и свободной рукой потянулся к ножу.
И тут Белая, наконец, прыгнула на него — а за ней и Серый. Ромочка услышал над ухом сдавленный дядин крик и хруст — Белая вцепилась ему в горло. Серый вонзил зубы в дядино бедро, и Ромочка освободился. Он поднял дубинку и, расставив ноги, встал над дядей и Белой, хватка у Белой была смертельная. Ромочка занес над головой Дубинку, прицелился и что было сил ударил дядю в висок. Заплывший дядин глаз следил за ним — он дышал ужасом и почти детским любопытством. Ромочка замахивался дубинкой и опускал ее, замахивался и опускал. Он молотил ею до тех пор, пока глаз не остекленел и не утратил всякое выражение.
Потом он начисто вытер дубинку о сухую траву, росшую у обочины в тупике. Узел в животе развязался; стало спокойно и мирно. Щенок умирал совсем не так. Он просто свернулся калачиком и заснул, прикрывая больной живот. Он хрипло дышал, а потом перестал дышать, и все. И остыл. Скоро дядя одеревенеет, станет вонючим и несъедобным. Он не имел права бросать Щенка!
Нет… У Ромочки закружилась голова. Щенок ведь не дядин. Он полуобернулся, собираясь вернуться в тупик; потом опустил голову. Морда у Белой была красная. Он сел на колени и вылизал ее дочиста. На вкус дядина кровь ничем не отличалась от его крови. И крови Щенка. Ромочка развернулся и зашагал прочь. Белая немножко постояла на месте, а потом побежала за ним. Сзади их догонял Серый.
Они совсем не поняли этой охоты.
Дмитрий ждал десять дней. Потом он написал заявление в милицию. «Собачьего мальчика» нужно поймать! Наталье он ничего не сказал; да он и не думал о Наталье, когда позвонил в милицию. Он сидел за столом. Рядом остывала третья чашка кофе. Откуда-то снизу поднялась тошнота — она не давала ему покоя с тех пор, как умер Марко. У него стиснуло горло. Он сглотнул слюну и, не задумываясь, снял трубку и набрал номер.
К его изумлению, Наталья, узнав обо всем, вспыхнула и злобно оскалилась на него. Дмитрий совсем забыл, что и Наталья имеет право голоса. Надо было сначала посоветоваться с ней.
— Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! — кричала она.
— Конечно, понимаю! Я очень долго думал! А что еще остается делать? Он не может жить так дальше — в стае бродячих собак!
Как мог он объяснить Наталье, что поступил по наитию, не задумываясь? Да, он развернулся на сто восемьдесят градусов; нарушил собственные неписаные правила. Несколько месяцев они считали Ромочку обыкновенным уличным ребенком, и такое положение вещей их вполне устраивало. Теперь придется открыто объявить, что Ромочка особенный.
Наталья от злости даже побелела. Ее громкий, чистый голос дрожал от гнева.
— Дмитрий! Как ты посмел? Ты, такой робкий, бесхарактерный, благодетель человечества… Я знаю этого мальчика, а ты нет! Что он теперь о нас подумает? Каким будет его будущее? Как я смогу теперь ему помочь?!
— Помочь — ему?! — Дмитрий чуть не задохнулся от гнева. — Наталья, да ты когда-нибудь хоть что- нибудь делала не ради себя самой? Все только из принципа, потому что ты не любишь видеть плохое, неприятное! Ты думаешь, тебе нечему учиться ни у меня, ни у Ромочки, ни у кого… Ты никогда не признаешься… а сама… даже дома полдня проводишь в своей комнате, а меня туда не пускаешь! Никогда ни в чем не уступаешь. Наверное, тебе и в голову не приходит, что другие люди — не такие, как ты. Они не так видят, слышат, чувствуют… — Дмитрий провел ладонью по редеющим волосам. — Ты ведь уверена, что твое всезнайство мне помогает, а оно мне только мешает! Ты — наивная, глупая девчонка… Ты… ты… ты дура!
Наталья замолчала. Глаза на бледном лице казались огромными, черными, волосы как будто наэлектризовались и стали дыбом — как Ромочкина грива, только красивее.
Дмитрию захотелось откусить себе язык, поймать хотя бы последнее слово, проглотить его; но было слишком поздно. Он не мог шевельнуться. Оба молчали. Он зажмурился. Что он натворил? И что теперь будет? С чего все началось? При ней он вечно теряйся — а она все время затыкала ему рот; в конце концов его прорывало, вот как сейчас, а ведь он не собирался ее обижать! А потом он бормотал какую-то чушь вроде того, что сейчас, ведь он ничего подобного даже не думал! «Под влиянием многочисленных стресс- факторов личность пациента меняется…»
Перед его мысленным взором замаячило одиночество — тупое, бессмысленное существование, полная заброшенность.
— Ах, Дмитрий! — вздохнула Наталья. Голос ее немного дрожал, но оставался звонким. — Когда что- то теряешь, это… навсегда, верно? — Она неуверенно рассмеялась. — Ты говорил серьезно? Нет, я знаю, что нет. Ты просто хотел сделать мне больно, потому что… — Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки. — Дмитрий, меня в самом деле тревожит вмешательство в Ромочкину жизнь — мы не имели права грубо вторгаться и все ломать… Ну да, мы пережили трагедию…
Дмитрий открыл глаза и рухнул на стул. Наталья, по-прежнему бледная и гордая, смотрела на него так, что ему захотелось разрыдаться от облегчения.
— Знаю, — робко ответил он. — Перемены ужаснут его, но ведь мы действуем ради его же блага! Я лично позабочусь о нем…
Наталья оживилась.
— Дмитрий! — Глаза у нее сверкнули. — Я знаю, что делать! Ты не просто будешь заботиться о нем. Мы не позволим поместить Ромочку в специнтернат, не дадим производить над ним научные опыты. Мы с тобой усыновим его! Станем его опекунами! Он будет жить у нас дома — в радости и в горе, до самого конца!
Как ни странно, сердце у Дмитрия не дрогнуло. В тот миг он обрел цельность и посмотрел на нее доверчиво, ничего не тая. Он не осуждал ее ни за своеволие, ни за преувеличенную пылкость. Наталья тоже раскрыла свое сердце. Она тоже дорожит этим мальчиком, тоже привязана к нему! Дмитрий успокоился; впервые после смерти Марко он перестал чувствовать себя несчастным и никудышным. Он поднял голову. Наталья лучилась радостью.
— Конечно, Наталочка, — тихо сказал он.
Тогда она прильнула своими сочными губами к его губам и долго целовала его. Дмитрий закрыл глаза. Их отношения переходят на новый уровень! Неожиданно его глаза наполнились слезами.
Он не вступает в мир Натальи. Они вместе с Натальей вступают в Ромочкин мир. В непроницаемый, неведомый мир, который он, Дмитрий, разрушит до основания, ничего не ведая заранее и не зная, какими будут последствия. И как ни странно, он рад, что его чистосердечная, неисправимая Наталья откроет для себя новый мир вместе с ним.
