в других местах. Наталья видела множество таких развалин вокруг Москвы, но развалины в черте города попались ей в первый раз. В основном старые развалины сносили и на их месте строили жилые кварталы. Впрочем, многие церкви в последнее время стали реставрировать.
Наталья осторожно толкнула рассыпающуюся калитку и вошла на крошечный церковный двор. Дмитрий последовал за ней. Пять высохших яблонь были, как гирляндами, увешаны разноцветными пластиковыми пакетами — несомненно, тут потрудилась человеческая рука. Пакеты, как флаги, развевались над кучами мусора, которые ветер принес сюда со свалки. В самой церкви ничего не было, кроме мусора и бурьяна в человеческий рост. Развалины казались еще страшнее, чем недостроенный горнолыжный склон. За угол уводила утоптанная тропка. Пойдя по ней, Дмитрий и Наталья вскоре увидели лаз, который вел вниз. Дмитрий отогнул треснутую половицу, они нырнули в каменный туннель и вскоре очутились в подвале.
Помещение оказалось просторным. Наталья озиралась по сторонам. Возможно, в этой ужасной дыре был Ромочкин дом — логово стаи. Если раньше она еще верила его рассказу о Мамочке, то сейчас вера испарилась. Ромочкина мать казалась Наталье кем-то вроде Синей Бороды или Феджина из «Оливера Твиста», только в женском обличье. А может быть, его мать похожа на ту нищенку — «мадонну с младенцем», которую они только что встретили.
Пол под их ногами был липким. В ноздри проникал запах псины — густой и неистребимый. Но в подвале воняло не только псиной. Здесь пахло смертью и разложением. Наталья включила фонарик и ахнула. В углу лежала огромная груда лохмотьев, вся в собачьей шерсти. Повсюду полиэтиленовые пакеты. Там и сям у ее ног валялись кости. Луч выхватил из темноты пирамиду обезображенных костей каких-то крупных животных — она вздрогнула, заметив непристойно оскаленный череп. Эти кости были не белые, а коричневые. Наталья насчитала рядом с каркасом три черепа и несколько полос содранной кожи и меха. Вдруг она заметила, что между ребрами торчит сломанный игрушечный пластмассовый меч.
Ее передернуло. Похоже на черепа больших собак. Они что, пожирали друг друга? Наталья испугалась. Еще не хватало найти здесь человеческие кости!
Ребенок, человеческий детеныш, жил в таких жутких условиях! Скорее всего, окружающая обстановка казалась ему обычной и даже уютной. Здесь был его дом… Ему часто приходилось выживать на грани смерти. У дальней стены она различила лежащую навзничь статую Ленина. Пустые каменные глазницы безмятежно смотрели куда-то ввысь. Наталья снова вздрогнула. Ромочка соврал не во всем; в его рассказе появился смысл — правда, другой, зловещий. Она то и дело натыкалась на детские игрушки. У статуи стояла сломанная педальная машинка. Вокруг нее валялись большие красные, желтые и синие кубики — все изгрызанные.
Наталья споткнулась и опустила голову. Она стояла на двух сломанных павлиньих перьях. Приглядевшись, она увидела, что их здесь много. Наталья вспомнила; в прошлом году все газеты писали о павлине по кличке Хан, который убежал из Московского зоопарка. Дирекция зоопарка обещала тому, кто найдет дорогую птицу, крупную награду, но павлина так и не нашли. Так вот что с ним случилось! Вот где оборвалась его жизнь! Его приволокли сюда, съели, растащили по косточкам… Павлин погиб оттого, что сбился с пути, на волосок отклонился от курса. В Москве павлины могут обитать только в зоопарке. И все же павлин всю свою недолгую жизнь оставался тем, кем он был, — птицей. А мальчик… вернее, два мальчика, которые жили в собачьем логове, так и не поняли, кто же они на самом деле. Они тоже потерялись, но их никто не искал.
В куче тряпья они обнаружили и щенков. Услышав чужих, малыши съежились и замолчали. Дмитрий присел над ними на корточки. Один щенок умер, а трое оказались живыми. Все золотистого окраса; морды чуть светлее крупа. После поимки Ромочки прошло двое суток.
Наталья дотронулась до вонючей лежанки. Ей казалось: с каждым вздохом и каждым прикосновением она чем-то заражается. Чем-то гораздо худшим, чем просто собачье логово в подвале под церковью. О чем они с Дмитрием только думали?! Неужели им удастся сделать человеком восьмилетнего мальчика, который целых три или четыре года спал вот на
Она вздрогнула, когда Дмитрий обнял ее. Он больше не зажимал нос. Он смотрел на нее во мраке и полной грудью вдыхал здешнюю вонь.
— Что за мальчик, а, Наталочка? Какой замечательный мальчик — здесь он был принцем! — Дмитрий широко улыбнулся. — Ну, теперь ему придется учиться быть нищим.
Как Дмитрий может сейчас шутить? Он ведь всегда был педантом, реалистом до мозга костей. Наталья нервно рассмеялась.
— По-моему, он будет очень несчастен, — тихо сказала она.
Конечно, Ромочку уже не спасти. Да, он смышлен и все же безнадежен. Его уже не исправить, не вернуть к нормальной, цивилизованной жизни… Может, гуманнее убить этих щенков, избавить их от страданий? А потом тщательно вымыть руки, чтобы Ромочка не почуял их запах. Скорее всего, Ромочку придется сдать в специнтернат — иначе нельзя…
Еще до того, как Дмитрий заговорил, Наталья почувствовала его улыбку.
— А все-таки он — человек. Все это потому, что он — человек. Наталочка, назад пути нет, ни для него, ни для нас. — Он сунул щенков за пазуху и, поддерживая под локоть Наталью, повел ее прочь из логова.
Как только они выбрались на воздух, Наталье сразу стало лучше. Она вздрогнула, рассмеялась, стараясь стряхнуть с себя дикую темень, которая окутывала ее в собачьем логове.
— Фу, как от нас воняет! Ну и место! А ну-ка, дай мне одного; если ты понесешь слишком много щенят, у тебя будет приступ астмы.
В логове людоеда она оставила свою непоколебимую уверенность. Они побрели к ближайшей станции метро. Щенки возились у них под одеждой. Постепенно Наталья отняла у Дмитрия всех трех щенков; она распихала их по карманам. Она смеялась над Дмитрием и дразнила его несуществующей аллергией, пряча собственные страх и неуверенность.
Войдя в подъезд, они еще снизу услышали отчаянные вопли Ромочки и его рычание. Не было времени ни накормить, ни вымыть щенков.
— Пусть он сам это сделает, — выдохнула Наталья, взбегая по лестнице и возвращая двух щенят Дмитрию.
Они быстро вошли и заперли за собой дверь, ведущую в общий холл. Соседям ни к чему слышать эти страшные вопли. В третью комнату вошли не сразу; сначала остановились и переглянулись.
В комнате воняло фекалиями. Очевидно, Ромочка нарочно испачкал пол и стены. Константин Петрович с затравленным видом стоял у двери. Руки у не;го были искусаны и исцарапаны. Когда Дмитрий увидел мальчика, его передернуло. После того как Ромочке сбрили космы, его личико стало неожиданно маленьким. На них смотрел маленький мальчик с багровым рубцом на голове. Он был совсем голый; его тело обильно поросло волосами. Вымыв, его одели в белую рубашку и белые кальсоны, но сейчас рваная, загаженная одежда валялась по углам комнаты. Константину пришлось надеть на мальчика наручники.
Ромочка растерянно посмотрел на Дмитрия. Он больше не злился и не чувствовал себя беззащитным.
Им овладело замешательство. Не может быть! От Дмитрия шел едва различимый Мамочкин запах. От него пахло домом. Не может быть! Не может быть! Он чувствовал, что Дмитрий взволнован и чего-то боится. От потрясения у Ромочки голова пошла кругом. Громкие звуки причиняли боль: уши, не защищенные гривой, пропускали звуки глубоко внутрь, как туннели. Дмитрий его предал, но что дальше? Что он сделал, где он был? Не выдержав, Ромочка громко закричал, забился. Из глаз катились крупные слезы; он тряс головой, чтобы лучше видеть.
Дмитрий пришел в ужас. Этот неузнаваемый Ромочка рычал и качался из стороны в сторону. Бледное личико скривилось, зубы обнажились в зверином оскале, он по-собачьи припал к земле. Испещренное шрамами обезьяноподобное тело, заплаканное лицо, обнаженные клыки, дикие глаза, поза — внешность у мальчика была самая отталкивающая. На грудь, исполосованную ужасными шрамами, страшно было
