данном случае этого достаточно) готовы дать отвод аргументам Никсона со ссылкой на «привилегии исполнительной власти». По всей видимости, прокурор по особым делам одержал крупную победу и президента ждут большие неприятности. Только Дэвид Шумахер по ABC очень коротко намекнул, что в штате Яворски никакого празднования не намечается. Но не сказал почему…
И, черт меня побери, мне-то откуда знать?
Какое-то время я над этим размышлял, но на ум пришел лишь рык президента Эндрю Джексона, когда Верховный суд пошел ему наперекор в вопросе о передаче федеральной земли индейцам-семинолам. Джексон, ветеран войн с индейцами, воспринял это как личное оскорбление: «Судьи приняли решение, пусть-ка попробуют провести его в жизнь».
У Иосифа Сталина лет сто спустя были сходные взгляды на римско- католическую церковь. Есть анекдот о том, как после пяти суток запоя он впал в ярость, накрутив себя мыслью, что к рассвету воскресенья на Пасху каждого католика в Москве следует распять на телефонном столбе. Такое заявление нагнало страху на Кремль, потому что сотрудники Сталина, как и Колсона, знали, что он «способен почти на что угодно». Когда он чуть успокоился, один из советников предположил, что массовое распятие русских католиков – безо всякой на то причины – скорее всего, разъярит Ватикан и, без сомнения, вызовет гнев папы. «Имел я этого папу, – пробормотал в ответ Сталин. – Сколько у него дивизий?»
Определить первоисточник таких анекдотов затруднительно, но налицо постоянство концовок, благодаря которым они врезаются в память. Особенно когда задумываешься о жутковатой картине: человечек на грани психоза, с мозгами мелкого мошенника и огромной властью, когда красная кнопка всего в шестидесяти секундах от обкусанных до крови ногтей, делает все возможное, лишь бы спровоцировать адскую конфронтацию с высшими юридическими и законодательными институтами своей страны.
А ведь именно этого последние три месяца добивался Никсон, а если прав Стюарт Олсоп, то с 18 июля прошлого года. Это ведь в ту среду на совещании в Белом доме, по его словам, «было принято единогласное решение не предавать огласке записи разговоров».
Хотелось бы поговорить со Стюартом Олсопом о том совещании, но в прошлом месяце он умер от лейкемии, написав несколько очень откровенных и временами ернических статей о своей скорой смерти от заболевания, которое, как он уже два года знал, медленно и неизбежно его убивало. Я не знал его лично и, как журналист, редко с ним соглашался, но все, что он написал, отличалось порядочностью и личной заинтересованностью… и было невероятное чувство стиля, сила и мужество в том, как он умер.
При всем его политическом опыте, при всех его друзьях в высших эшелонах власти Стюарта Олсопа, похоже, до самой смерти ставила в тупик реальность Уотергейта и его мерзкие последствия для идей и людей, в которых он верил. Как один из ведущих вашингтонских журналистов он имел доступ, например, к стенограмме совещания в июле прошлого года в Вашингтоне, когда Никсон с горсткой приспешников всерьез задумались, что делать с бобинами безобидного с виду целлулоида, внезапно превратившимися в бомбы замедленного действия. Факты Олсоп принять мог, но не реальность. Как и большинство тех, с кем он вырос, Стюарт Олсоп родился республиканцем.
Это в той же мере стиль жизни, как и продуманная политическая философия, и к привилегиям прилагается некое noblesse oblige.
Олсоп это понимал. И именно это лучше всего объясняет, почему для него было почти генетически невозможно смириться с мыслью, что Овальный кабинет Белого дома при переизбранном на второй срок президенте-республиканце, который до того был вице-президентом- республиканцем, а еще сенатором и конгрессменом от республиканцев, превратился в притон воров, уголовников и «водопроводчиков».
Подобная дикость оказалась не по зубам шестидесятилетним элитным республиканцам вроде Стюарта Олсопа. Словно заскочил, как обычно, в Белый дом ради ежемесячного интервью и обнаружил, что президент так обдолбался красненькими, что тебя даже не узнает, рассеянно лепечет и гоняет по столу рукоятью обреза горки белого порошка.
Немного в Вашингтоне найдется политических комментаторов старшего поколения, способных переварить такое. Их разум просто отказался бы принять увиденное по той же причине, по какой они до сих пор не в силах принять голую и неприглядную истину, что президента Ричарда Милхауза Никсона не просто ждет импичмент, он сам хочет импичмента. Как можно скорее.
Пожалуй, это единственный непреложный факт в истории, которая в ближайшие несколько месяцев станет столь чудовищно сложной, что каждому репортеру, который будет ее освещать, потребуется круглые сутки держать под рукой как ушлого адвоката по уголовным делам, так и специалиста по конституционному праву.
Даже сейчас, в последние мгновения перед тем, как начнется ад кромешный, нет решительно никаких сомнений, что еще до своего окончания сага об «импичменте Никсона» задурит кое-какие лучшие головы американской журналистики.
На том и оставлю это утверждение – я отказываюсь даже пытаться его объяснить. На это еще будет уйма времени: тысячи часов, один бог знает, во скольких залах суда. И Никсону со временем вынесут вотум недоверия, хотя бы потому, что у него хватает влияния, чтобы не оставить нижней палате Конгресса иного выбора.
Адвокаты Никсона, которые уже обошлись налогоплательщикам почти в четыреста тысяч долларов, теперь отказались от любых попыток оскорбить и спровоцировать судейскую комиссию палаты по главе с конгрессменом Питером Родино на то самое скорое и непродуманное голосование в пользу импичмента. А ведь Родино и юрисконсульты комиссии из кожи вон лезут, чтобы его избежать. До того как слушания будут открыты для публики и для заслушивания обвинений перед камерами соберется вся палата, им нужно собрать достаточно доказательств, чтобы выстроить более надежные и серьезные доводы в пользу импичмента, чем у них, похоже, имеются сейчас. Больше всего на свете Никсону хотелось бы увидеть, как панически бросится врассыпную палата представителей перед снимаемым для телевидения решающим голосованием на основании столь несерьезных обвинений, как неуважение к Конгрессу, неуважение к суду и подразумеваемое грубейшее неуважение к любому в этой стране человеку с уровнем интеллекта выше пятидесяти.
Но даже Рон Зиглер не надеется на фарс такого размаха. 27 мая UPI передало официальное заявление Зиглера из Ки-Бискейн, дескать, официальные дебаты по импичменту «не явятся для него [Никсона] сюрпризом». И сам импичмент тоже. Тогда почему бы просто не выдвинуть вотум недоверия?
И, правда, почему?
* * *
Одна из главных причин – те самые пленки, которые Никсон уже давно решил никому и ни за что не показывать. До сих пор он отмахивался от судебных постановлений отдать более ста записей своих разговоров: ему вручили шестьдесят четыре повестки от Яворски и около пятидесяти от комиссии Родино. Многие из них перекрывают друг друга, и в Вашингтоне, похоже, никто не знает, ни какая повестка из этой пачки получит юридическую первостепенность, ни кому придется решать этот вопрос, буде он вообще возникнет в реальной жизни.
Если Никсон станет упорно держаться стратегии «обструкции», то даже окончательное решение Верховного суда США не может вынудить его с ними расстаться. Неподчинение повлечет за собой обвинение в неуважении к высочайшему суду страны и создаст дальнейшие основания для импичмента, – но почему это должно волновать Никсона? У Верховного суда дивизий не больше, чем у папы во времена Сталина, а истинной власти над Никсоном не больше, чем было над Эндрю Джексоном.
Трудно представить себе, как председатель Верховного суда Берджер подписывает ордер на обыск «без предупреждения» и посылает взвод приставов в Белый дом с наказом выбить дверь и разнести там все по камешку, пока не найдут «эти чертовы пленки».
Прокурор по особым делам Леон Яворски это сознает, но как будто не беспокоится. Он хочет добиться решения Верховного суда и до конца июля его получит. Оно не станет
