Что б вам жить в интересное время
Существует древнее китайское проклятье: «Что б вам жить в интересное время», которое я услышал от одного старого торчка дождливой ночью в Гонконге незадолго до окончания войны во Вьетнаме. Со стороны он казался обычным хлипким старикашкой на последнем издыхании, но я знал, и он знал, что я знал: он, как легендарный Колдун - повелитель раскинувшегося по всей Юго-Восточной Азии Королевства Опиума, которого боялись и уважали по всему континенту. Я зашел в его магазин в Коулуне[6], чтобы получить консультацию по одному вопросу и запастись куском черного лекарства для моих друзей, застрявших в Сайгоне, и вокруг которых неотвратимо смыкались окружавшие их силы Северного Вьетнама. Они не хотели бежать из Сайгона, но чтобы выжить в этом обреченном и осажденном городе, им требовалось две вещи: наличные и высококачественный опиум.
Я мог достать и то, и другое в то время - как-никак был в Гонконге. Для того, чтобы портфель, полный зеленых денег и чистого опиума, доставили в офис «Newsweek», мне требовалось всего лишь сделать несколько телефонных звонков. Мои завязшие в Сайгоне друзья были Журналистами, а у нас сильно чувство локтя. Мы, Журналисты, связаны прочными узами цеховой солидарности, и это особенно заметно в местах военных конфликтов.
Последние дни Сайгона
Я никогда не обращал ни малейшего внимания на эту песню, пока не услышал ее, сидя в ресторане на крыше нового отеля «Пэлэс». Глядя на оранжевые крыши переполненного вулкана под названием Сайгон, за джином и лаймом я обсуждал военную стратегию с корреспондентом лондонской «Sunday Times» Мюрреем Сейлом. Мы приехали сюда на рикше, обладавшего мощностью мотоцикла «Харлей Дэвидсон», с еженедельной пресс-конференции Вьет Конга, что проходила в обтянутом колючей проволокой лагере в сайгонском аэропорту Там Сон Нхут. Сейл разложил на столе карту Индокитая и при помощи красной шариковой ручки с войлочным наконечником показывал мне, как и почему правительство Южного Вьетнама под руководством тогдашнего президента Нгуена Ван Тхо ухитрилось потерять полстраны и сгубить американского оружия на миллиард долларов - и все это за три недели.
Я старался сконцентрироваться на его объяснениях, которые казались вполне логичными на карте. Но последствия странного калейдоскопа событий того дня, впоследствии оказавшегося предпоследней субботой вьетнамской войны, здорово затрудняли концентрацию. Для начала, я никогда не забирался западнее Сан-Франциско до того момента, как прилетел в Сайгон десять дней назад, сразу после того, как армию Южного Вьетнама наголову разбили на глазах телезрителей всего мира в «битвах» за Хюэ и Дананг.
Шло широко разрекламированное «массированное наступление сил Ханоя», которое неожиданно свело войну к блокаде Сайгона, судорожно сжимающемуся кольцу диаметром не более 75 километров. За последние дни, когда более чем миллион беженцев из Хюэ и Дананга устремились в Сайгон, стало до боли ясно и очевидно: ханойское правительство в действительности не начинало никакого «массированного наступления». Все намного хуже: цвет армии Южного Вьетнама, обученный американскими инструкторами и вооруженный США до зубов, несся в панике, теряя по дороге последние штаны. Репортажи о целых дивизиях армии Южного Вьетнама, которые сломя голову шпарили по улицам Дананга, похоже, впечатлили генералов армии НОА столь же сильно, что и того мальчика на побегушках, которого Никсон усадил в Белый Дом в обмен на амнистию, пронесшую его мимо тюрьмы[7].
Джеральд Форд до сих пор отвергает эти обвинения, ну да какого черта? Все это вообще не важно, поскольку даже такому махровому уголовнику как Никсон, никогда не пришло бы голову транслировать в прямом эфире пресс-конференцию после такой катастрофы, как Дананг, на которой Форд во стократ усилил ужас американских телезрителей, даже не став спорить с тем, что 58 тысяч американцев погибли совершенно напрасно. Тут уж и архиконсервативные комментаторы, такие как Джеймс Ресто и Эрик Сиварит, пришли в ужас: натуральное политическое самоубийство в прямом эфире. Ведь Форд обращался не только к родителям, сыновьям, дочерям, женам и друзьям 58 тысяч американских солдат. Его слушали и ветераны, 150 тысяч с гаком человек - раненых, контуженных, ставших инвалидами во Вьетнаме. Суть слов Форда хорошо выражают слова Хемингуэя, сказанные про солдат, погибших на другой войне много лет назад: «Их расстреливали и убивали, как собак - без причины и повода».
Очень хорошо помню этот день: тогда я, впервые с момента прибытия в Сайгон, с полной очевидностью понял, что это конец, понял также, что конец этот страшен. Пока зловещий хор «Бай-бай, мисс Американ Пай» выл у нас над головой в ресторане, где мы ели крабов, я с ненавистью разглядывал противоположный замусоренный берег реки Сайгон. Там, за горизонтом, земля дрожала от взрывов вьетконговских бомб, и рисовые делянки разлетались на длинные чистые лоскутья, словно на рукаве рубашки разошелся шов. Ковровые бомбардировки, артобстрелы, последнее обреченное рычание империи белого человека в Азии.
- Ну, Мюррей, чего теперь будем делать, мать твою? - спросил я.
Мюррей долил остатки дорогого французского рислинга в хрустальный бокал и неторопливо заказал еще бутылку. Несмотря на обеденное время, зал ресторана с превосходным видом на город пустовал, если не считать нас, а мы никуда не спешили.
- Нас окружили 16 дивизий армии Северного Вьетнама, - сказал он с улыбкой. - Армия неприятеля стоит на противоположном берегу реки, где-то там за дымовухой. И она жаждет мести. Мы обречены.
Я спокойно кивнул и затянулся из трубки, наполненной лепестками цветов, что выращивали красные кхмеры, склонился над картой и обвел жирным красным кружком наше местонахождение в центре Сайгона. Мюррей бросил взгляд на карту.
- Да, - сказал он. - Вьетконговцы - людоеды. Они поймают нас и съедят заживо.
- Ерунда, - отвечал я. - Полковник Во Дон Джанг - мой хороший друг. Нас просто посадят в клетку ненадолго, а потом отпустят.
Хлопок одной ладони
Однажды я познакомился с одним Буддистом и после общения с ним просто возненавидел себя. История не задалась с самого начала.
Он был каким-то священнослужителем, сказочно богатым при этом. Его называли монахом, и он носил шафранового цвета одеяния. Я терпеть его не мог за высокомерие - он, видите ли, знал все на свете. Как-то я просил его сдать мне дом в центре города, но он только смеялся в ответ.
- Вы - глупец, - сказал он. - Если будете заниматься недвижимостью, быстро обанкротитесь. С такими глупцами, как вы, никто церемониться не станет.
- Я понимаю, - ответил я. - Ничего, кроме провала и позора мне не светит. И все-таки я знаю кое- что, что вам неизвестно.
Он рассмеялся мне в лицо.
- Ерунда, - сказал он. - Вы ничего не знаете.
Я с пониманием кивнул и наклонился поближе, чтобы прошептать секрет ему на ухо.