оказалось, что Курский Антон – просто-напросто яблоко. Так жестоко разбивает судьба первые детские грезы. Так я и стала писать стихи. Сначала, как и Пушкин, плохие, а потом – хорошие. У меня сохранилась, кроме воспоминаний, – старая кукла – и я хорошо играю на органе. Читать я ужасно люблю (даже больше, чем мужа), и книги для меня – дороже конфет и пирожных. Читаю я на шести языках: на немецком, французском, английском, итальянском, испанском и русском. Хочу говорить на Смиренском, но пока еще не умею. Влюблена до безумия в тигра Дэзи – и всё жалованье мужа уходит в Зоологический сад. Отсюда – постоянные сцены ревности, ссоры и – недалекий развод. Что я буду тогда делать – не знаю, потому что Дэзи ни на одном из шести языков не говорит и жениться на мне вовсе не собирается. Большое влияние на меня оказали Е. Боратынский, Пушкин, Есенин и дядя Джон. Об Августе Рашковской я уж не говорю. Написано у меня две книги стихов: “Vox Humana” и “Вторая Москва”. Хочу писать третью. Состою членом Всероссийского Союза писателей и поэтов, чего от себя не ожидала. Стихи мои печатались в газете “Смена”, “Лен<инградская> правда”, журнале “Ленинград”, “Красной газете” утр. и веч., газ<ете> “Красная звезда” и др.
Думаю, что будут печатать и впредь. Ужасно польщена и обрадована тем обстоятельством, что недавно Федор Сологуб – видимо обознавшись — пожал мне руку, а Константин Федин – автор романа “Города и годы” наступил мне на левую ногу.
Автобиографий я писать не умею, волосы остригла, но не курю, а Федька подарил мне графин и купил две тарелки и одну солонку. Лидия Аверьянова»[66].
За игривыми интонациями «биографу» не раз приходилось скрывать ревнивые чувства к поэтам, которым Аверьянова благоволила: «…советую Вам прекратить Ваше беззастенчивое ухаживание за безумником Хармсом, иначе я всё открою Вашему обманутому мужу — который ничего не подозревает о Ваших интригах и кознях. Мемуары достопочтенного Казановы – видимо, Вам впрок не пошли» (15 января 1926); «Конечно, балаганные гаеры, вроде Хармса, несравненно интереснее для Вас, чем я, – просто хороший поэт» (31 января 1926); «А этому Вашему молодому человеку, о котором Вы подругам по телефону с восхищением рассказываете, – я, наконец, ноги переломаю, или посоветую сделать эту операцию Дидерихсу. Он умный – и сделает, тем более что у него и кровь есть на это» (4 февраля 1926); «Очень благодарен тебе за обещание не вступать в брак, хотя, если дело обстоит так, как ты пишешь, – тебе такое обещание дать – и впрямь вовсе не трудно» (30 июля 1926)[67]. Вероятно, к этому же времени относится сохранившаяся среди писем к Аверьяновой недатированная записка: «Были: Белявский и Смиренский. Прокляли. Мало того, что прокляли, обеспечили самыми последними словами, потому что ни при чем остались. Те же»[68].
Шутливый тон, взятый Смиренским в отношениях с подопечной, сочетался с серьезным вниманием к ее дару и верой в то, что поэзия — ее подлинное призвание, о чем он не раз писал ей: «Удручен я тем, что ты снова что-то стираешь и моешь где-то полы. Лидка, ты же ведь поэт, или ты стихи пишешь нарочно, а вообще моешь полы? (Это я шучу, не вздумай сердиться Я тебя как поэта [не люблю слова поэтесса] очень люблю)» (30 июля 1926); «Штопкой белья заниматься тебе совсем не след. Для этого не стоило рождаться поэтом (а ты хотя и толстяк – все же настоящий, подлинный) – и не стоило оканчивать консерватории» (5 сентября 1926); «Привези стихи мне. Надо мне писать статью о тебе. Или ты мне не доверяешь? Думаешь, плохо напишу? Не надо, родная моя, так думать. Я тебя очень люблю и напишу о тебе хорошо. Я ведь тебя как поэта ценю очень, душу в тебе ощущаю, настоящую, большую, тревожную, и – близкую мне» (7 декабря 1927)[69].
Смиренский ввел Аверьянову в Ленинградскую Ассоциацию неоклассиков[70] и настойчиво зазывал «под сень» Сологуба: «Что же касается Сологуба – так я его очень люблю и считаю большим прекрасным поэтом. Несомненно, что повертеться около него “мелким бесом” – дело стоящее. А за стихи Ваши Вам от него влетит, потому что пропускать в стихах сказуемое можно только одному Хармсу, да и то потому, что в его стихах вообще всё пропущено: и смысл и тема. А стихи Аверьяновой – совсем иные» (4 февраля 1926); «А вот интересно, явитесь ли Вы к Сологубу или нет? Если нет, – тогда и не попадайтесь мне на глаза, – зарежу – без ножа» (11 декабря 1926)[71].
В феврале 1924 г. в Александровском театре торжественно отметили 40-летний юбилей литературной деятельности Федора Сологуба [72], в марте он был избран председателем Правления Союза писателей (Ленинградского отделения), вместо ушедшего в отставку А. Волынского. Через год, 10 марта 1925 г. М. Шкапская писала М. Волошину о произошедшей перемене:
«В Союзе у нас председательствует Сологуб: за этот год очень привязалась к старику, он совершенно замечательный. Его постигло очень большое горе – две недели тому назад утопилась в Москва-реке сестра Анастасии Николаевны – Александра Николаевна Чеботаревская, ее спасли, но она умерла через 3 часа от слабости сердца. Старик остался одиноким, но с еще большим жаром ведет в Союзе собственную работу, входит в ряд комиссий, не пропускает ни одного заседания, на всех председательствует и как-то особенно по-хорошему дружит с молодежью»[73].
Наряду с А.А. Ахматовой, М. А. Кузминым и М.В. Ватсон «патриарх» русского символизма был избран почетным членом «Ассоциации», участники которой выдвинули лозунг: «Вперед к Пушкину»[74]. Первоначально собрания «неоклассиков» проходили в Союзе писателей на Фонтанке 50 и назывались «Вечера на Фонтанке»; с конца 1925 г. кружок стал собираться у Сологуба (поэт жил на набережной Ждановки в доме № 3, кв. 22), и чтения получили название «Вечера на Ждановке».
В работе кружка участвовали, помимо Смиренского, М.В. Борисоглебский, Е.Я. Данько, Н.Ф. Белявский, А.Р. Палей, А.Н. Рашковская, B.C. Алексеев Н.Я. Рославлева, А.В. Пумпянская[75]; в числе гостей на «вторниках» бывали и «старшие» (из окружения Сологуба): Иванов-Разумник, А.В. Ганзен, П.Н. Медведев, Л.B. Пумпянский, В.П. Абрамова-Калицкая, О. И. Капица, В.А. Щеголева, В. А. Сутугина, Ю. Н. Верховский, В. Я. Шишков и др.
Впервые на Ждановку Артемьева пришла, вероятно, в сезон 1925/1926 г. и затем вплоть до весны 1927-го старалась не пропускать собрания кружка. 12 мая 1926 г. она писала Сологубу:
«Многоуважаемый Федор Кузьмич! Владимир Викторович Смиренский написал мне, что Вы больны и что Вторник не состоится. Я очень много думала о радости снова бывать у Вас на Вторниках, но, раз я не могу сказать Вам лично, позвольте написать Вам, Федор Кузьмич, как я благодарна за этот кружок людей, который Вы собрали вокруг себя, за возможность бывать на этих Вторниках, и главным образом, за то, что через Вас и Ваши Вторники я узнала Елену Яковлевну[76], – это был самый большой подарок от жизни за все эти годы. Вас, наверное, немного удивил финал этой длинной, ужасно нелепо составленной фразы, – но Вы, зная Елену Яковлевну, поймете, что иного отношения к ней со стороны знающих ее людей нет и не может быть. Иметь такого друга, как она, – это совершенно огромное счастье: в ней столько тишины – а это такое – ну, прямо, животворящее качество!
Но настоящей, коварной целью этого письма все-таки является не радость, что мы с Еленой Яковлевной, кажется, будем друзьями; цель эта – попросить у Вас хоть две строчки, написанные Вашим почерком, – если, конечно, Ваше здоровье не помешает исполнению моей просьбы; но если бы Вы знали, Федор Кузьмич, как мне ужасно хорошо бывать в Вашем доме и слушать запоем каждое произносимое здесь слово – Вы бы не удивились, что мне так хочется иметь 2 строчки, написанные Вашим почерком, заключающие одну Вашу мысль: я так хочу иметь у себя дома что-нибудь, самый маленький клочок бумаги, постоянно напоминающий мне, что Ваши Вторники существуют и для меня.
Мне опять предстоит клиника, – Туберкулезный институт или санатория дня легочных, и мне так не хочется терять связь с Вашим домом, а бумажка поможет не терять ее.
Простите, что заставила Вас читать такое письмище, больше никогда не буду. Поправляйтесь как можно скорее, пожалуйста, Федор Кузьмич, а то, когда Вы больны, такое чувство, что в мире моем не все идет благополучно – и не только в “моем” мире. Еще раз всего лучшего и здоровья, здоровья, здоровья – я так хотела бы передать Вам всё то здоровье, которое я день за днем теряю – это дало бы Вам очень значительный запас его!
