– Мне кажется, она скоро исчезнет.
И действительно, белые плитки, окружающие сияющий столб, приняли такой вид, словно собрались вот-вот расползтись и исчезнуть. Ринсвинд замялся.
– А разве мы ему не поможем?
Хакардли внимательно посмотрел на Ринсвинда, после чего перевел взгляд на переливающуюся всеми цветами радуги живую картину. Его рот пару раз открылся и закрылся.
– Увы… – пожал плечами он.
– Да, но ему нужно всего лишь чуть-чуть помочь, ты же видел, на что похожа эта штука…
– Увы…
– А вам он помогал. – Ринсвинд повернулся к остальным волшебникам, которые торопливо разбегались кто куда. – Всем вам. Он осуществил все ваши желания…
– И может быть, мы никогда не простим его за это, – отозвался Хакардли. Ринсвинд застонал.
– Но вы только представьте, что останется, когда эта битва закончится? Что останется?
Хакардли опустил глаза.
– Увы… – повторил он.
Октариновый свет стал ярче и почернел по краям. Однако это был не тот черный цвет, который есть всего лишь противоположность белого. Это была зернистая, изменчивая чернота, которая сияет по ту сторону ослепительного света и которой нечего делать в любой приличной реальности.
Ринсвинд в нерешительности заплясал на месте. Его ступни, ноги, чувства и невероятно хорошо развитый инстинкт самосохранения довели нервную систему до такого состояния, что она готова была взорваться. Но тут его совесть наконец добилась своего.
Он прыгнул в огонь и схватил посох.
Волшебники бросились бежать. Некоторые из них спустились с башни посредством левитации.
Они проявили большую предусмотрительность, чем те, кто побежал по лестнице, потому что примерно полминуты спустя башня исчезла. Вокруг столба гудящей черноты продолжал падать снег.
И те волшебники, которые остались в живых и осмелились оглянуться, увидели, что с неба медленно падает какой-то небольшой предмет, за которым волочится огненный хвост. Он упал на булыжную мостовую и некоторое время еще продолжал тлеть, пока усилившийся снег не потушил его.
Вскоре он превратился в обыкновенный сугроб.
Некоторое время спустя какая-то приземистая, передвигающаяся на четвереньках фигура пересекла двор, порылась в снегу и вытащила предмет из сугроба.
Это была – или, вернее, уже не была – шляпа. Жизнь обошлась с ней сурово. Большая часть широких полей была сожжена, верхушка полностью исчезла, а почерневшие серебряные буквы почти не читались. Некоторые вообще были сорваны. Те, что остались, образовывали слово «БНИК».
Библиотекарь медленно огляделся. Он остался совершенно один, если не считать высоченного столба пылающей черноты и равномерно падающих снежинок.
Разгромленный двор был пуст. Кроме еще нескольких остроконечных шляп, затоптанных убегающими в ужасе ногами, ничто не указывало на то, что здесь были люди. Волшебники испарились как по волшебству.
«Война?»
– Шотакоэ?
«У нас вроде было, – Чума на ощупь поискал стакан, – какое-то дело».
– Шотакоэ?
– Мы должны быть… должны что-то делать, – вспомнил Голод.
– Т'чна. У нас встреча.
«Эта… – Чума задумчиво заглянул в стакан. – Штуковина».
Они мрачно уставились на стойку. Трактирщик давным-давно сбежал. Несколько бутылок еще оставались непочатыми.
– Акация, – догадался наконец Голод. – Вот что это было.
«Неа».
– Алое… Апостроф, – рассеянно предположил Война.
Остальные двое покачали головой. Воцарилось продолжительное молчание.
«А что значит „апокрустический“?» – спросил Чума, пристально вглядываясь в какой-то внутренний мир.
– Астральный, – ответил Война. – По-моему.
«Так это не оно?»
– Не думаю, – угрюмо отозвался Голод.
Снова последовала долгая, неловкая тишина.
– Лучше выпьем еще по стаканчику, – предложил Война, взяв себя в руки.
«Отлична».
Примерно пятьюдесятью милями дальше и несколькими тысячами футов выше Канина наконец-то справилась с украденным скакуном и теперь ехала по воздуху неспешной рысью. На лице ее было написано самое решительно-беспечное выражение, что когда-либо видели на Диске.
– Снег? – вдруг сказала она.
Со стороны Пупа с бесшумным ревом неслись облака. Они были тучными, тяжелыми, и им не следовало бы двигаться так быстро. Снизу за ними следовали вьюги, которые накрывали мир словно одеялом.
Это не было похоже на тот снег, который в ночной темноте с тихим шорохом падает на землю, а утром превращает ее в сверкающую страну чудес, поражающую необычной, бесплотной красотой. Этот снег был из тех, которые намереваются сделать мир как можно более чертовски холодным.
– Поздновато для снега, – заметил Найджел.
Он бросил взгляд вниз и тут же закрыл глаза. Креозот смотрел на снег с восхищенным изумлением.
– Значит, вот он какой, – проговорил сериф. – Я слышал о нем только в сказках. И думал, что он растет из земли. Как грибы.
– В этих облаках что-то не так, – объявила Канина.
– Ты не против, если мы спустимся? – слабым голосом спросил Найджел. – Когда мы двигались, я чувствовал себя лучше.
Канина, не обращая внимания на его слова, скомандовала:
– Попробуй потереть лампу. Я хочу знать, что происходит.
Найджел покопался в мешке и вытащил лампу.
Голос джинна, довольно жестяной и очень далекий, сказал: «Почему бы вам немножко не расслабиться… пытаюсь с вами связаться». За словами последовал какой-то дребезжащий мотивчик – один из тех, которые мог бы наигрывать швейцарский домик-шале, если бы на домике можно было играть. Затем в воздухе обрисовалась дверь, и появился сам джинн. Оглянувшись по сторонам, он посмотрел на спутников.
– Ого, – хмыкнул джинн.
– Что-то случилось с погодой, – пояснила Канина. – Но что?
– Ты хочешь сказать, что вы этого не знаете? – уточнил джинн.
– Поэтому мы тебя и спрашиваем.
– Ну, мне трудно судить, но это довольно похоже на Абокралипсис.
– На что?
Джинн пожал плечами.
– Боги куда-то подевались. А согласно легенде, это означает, что на нас идут…
– Ледяные Великаны, – полным ужаса шепотом закончил Найджел.
– Говори громче, – буркнул Креозот.
– Ледяные Великаны, – громко и с оттенком раздражения повторил Найджел.
