— Эй вы, рабы аллаха, выкупите грехи до вашей смерти, ибо на том свете пощады вам не будет. Тела ваши слабые не выдержат вечного всепожирающего огня ада! Эй вы, рабы аллаха! Мы все на этом свете временные гости. Молитесь! Молитесь, пока движется ваша кровь. Ни одна травинка не взойдет, ни один листок с дерева не упадет без согласия и воли аллаха! На небе бог, на земле шах и иные правители! Мятеж против шаха и правителей, это мятеж против бога, пророка и имама! Эи, верующие, не впадайте в грехи и предупреждайте других, чтобы не повторилась трагедия Лута[13]! В нашем городе появились богохульники, нарушители законов и покоя. Они встали на неугодный аллаху путь, грабят общественное достояние. Будьте же бдительны, истинные слуги аллаха, чтоб не сгореть в огне ада! — Шейх-аль-ислам вещает надтреснутым голосом, видно, что он не уверен в свой проповеди.
— Почему-то у шейха сегодня охрипший голос, — говорю я Ахмеду.
— Шейх утром, вместо яйца, съел мороженое, — отвечает Ахмед.
— Давай уйдем?
— Пошли…
На улице уже темно. Ждать нечего и некого. Пора к Арефу. Сегодня же ночью я должен побывать и у Мухтара. Как и в прошлый раз идем с Ахмедом по берегу реки, только путь теперь не кажется столь длинным, как тогда.
Часа через два сидим в той же хижине, на кошме, у лампы. Я рассказываю Арефу о своей беседе с комендантом. Учитель смеется, значит, дела у нас идут хорошо.
— В десятый день нового месяца тебе, Ахмед, надо будет находиться в Довлатабаде, а тебе, Гусейнкули, в Киштане, — предупреждает нас Ареф. — Если вы помните, десятого числа траурный день. День убийства шиитского имама Гусейна. В этот день, как наметил наш повстанческий штаб, мы должны повсюду выступить открыто и свергнуть всех неугодных правителей. Приказ понятен?
— Так точно, господин учитель!
— Пусть бережет вас правое дело!..
В Киштан я пришел в полночь, но на этом мое путешествие не окончилось. Не давая передохнуть, Мухтар повел меня в штаб своей «дивизии», в ущелье Гульмайм. Нелегко в темноте пробираться между камней по узеньким тропкам, того и гляди свалишься в пропасть и тогда — прощай жизнь. Слава аллаху, я не забыл эти места. Мне знакомы каждая тропка, каждый камень на киштанской земле. Шагаю уверенно, так же, как и четыре года назад, когда я бродил здесь то с пастухами, то ради любопытства. Несколько раз я пытался тогда проникнуть в замок паризад и дворец Шабудага, но у меня не хватило на это храбрости.
Мы поднимаемся все выше и выше. Тонкий серпик луны тускло горит над горой, вокруг ничего не видно.
— Посмотри-ка туда, Гусо, — показывает рукой Мухтар. — Видишь огонек?
Действительно, выше и дальше на склоне хребта с минуту маячил маленький огонек, затем погас.
— Что это? — спрашиваю Мухтара.
— Точно не могу сказать, Гусо, — испуганно шепчет Мухтар, — но люди говорят, богатырь Шабудаг вернулся в свои владения. Он мстить будет за поруганную честь киштанцев!
— Ну, ври больше! — усомнился я.
— А чего тут врать? — спокойно отозвался Мухтар. — Сейчас увидишь. Мы идем к нему.
Вскоре мы остановились у подножья громадной скалы. Вверх, между крутыми уступами, вела тропинка. Мухтар присел на корточки, сложил и поднес к губам ладони, издал странный звук, напоминающий крик птицы, и тут же с вершины донеслось в ответ: «Ки-ик, чек-чек! Ки-ик, чек-чек!».
— Пошли, — махнул рукой Мухтар. — Он дома.
Я не на шутку растерялся: «Неужели Шабудаг?» На какое-то мгновение ноги мне сковала нежданная и позорная трусость. Я не мог двинуться, но пересилил себя и двинулся за Мухтаром.
Окончательно прозрел я тогда, когда мы вошли во дворец, миновали несколько пустых, пропахших горной каменной пылью помещений и очутились во дворе, У костра сидело несколько человек. Я тревожно окинул их взглядом и узнал киштанских ребят. Мухтар, так долго оберегавший тайну, наконец не выдержал:
— Вот тебе Шабудаг, Гусо! Разве нас шестеро не стоят одного богатыря Шабудага?! У нас лошади, оружие… Кого хочешь победим!
— Ах, ты хитрый, Мухтар. Так, значит, ты овладел дворцом основателя Киштана, покорителя паризад? Клянусь моей тетей, я завидую тебе. Как же вы лошадей нашли? Расскажи.
— Очень просто. Казак зашел в дом, а конь во дворе стоял. Казак вышел — коня нет. Но он тоже, оказался не дураком. Видит, что конь исчез, почесал затылок, зашел во двор к богачу Ходжи Исмаилу, сел на лошадь и ускакал в Миянабад. Теперь Ходжи ходит, орет на весь Киштан, что из-за нас и казаки, и богачи страдают.
— Это потому, что вы занимаетесь мелким воровством! — внушительно говорю я Мухтару. — Шабудаг никогда бы не позволил себе этого! Шабудаг пока из вас не получится. Настоящий Шабудаг сейчас со своими людьми у вершины Шахджахан. Имя ему Ходоу. Так что немедленно оставляйте дворец и присоединяйтесь к Ходоу-сердару! Тогда вас будут называть не ворами, а борцами,
— Ты шутишь, Гусо?
— Нет, Мухтар, не шучу. Ареф велел передать тебе, чтобы немедленно со своими людьми шел к Ходоу-сердару. Десятого — штурм арка.
— Пах-пах! Это здорово, господин почтальон! Мы выполним приказ, дорогой Гусо-джан! Ей богу, если мы вольемся в отряд Ходоу, нас уже не будут считать даже разбойниками. Будут называть достойными потомками Шабудага! — Мухтар обхватывает меня и, приподняв, тискает в объятиях.
Он провожает до боджнурдской дороги. Еще раз напоминаю ему, чтобы он немедленно покинул дворец Шабудага и шел к Ходоу-сердару. Мы прощаемся, и я отправляюсь в свой привычный, протоптанный путь.
Серп луны над головой. Наверное, часа два ночи. До рассвета одолею половину пути. Все время думаю о святом Гусейне, но не знаю, кем он был и почему штурм арка намечен именно на этот день. Может быть, Ареф решил устроить траур Монтасеру в этот траурный день? Ай, стоит ли об этом думать! Главное, слетел бы с трона этот кровопийца! Мысленно воображаю, как будет проходить штурм. Тысячи повстанцев врываются в арк на лошадях и на своих двоих, колотят фаррашей, сарбазов, вытаскивают самого Монтасера, и Ареф становит его перед людьми на колени. Люди радостно машут руками, орут и целуются, а в городе дым и огонь — горят дома богачей!.. Хай-хо!..
Незаметно для себя я начинаю думать о другом: о своем возрасте и Парвин. Мне уже семнадцать, я давно уже чувствую себя взрослым и снисходительно заглядываю в свое прошлое. Семь лет назад, да что там — семь! Три года назад я еще был бездумным мальчишкой, даже не помышлял о любви. А сейчас я люблю Парвин — девушку невиданной красоты, нежную и милую, каких больше нет на земле. Ох, ты моя джанечка, моя радость, счастье мое! Ты похитила мое сердце! Клянусь своей любовью, я сжег бы все твое богатство, ласточка, чтобы вечно быть с тобой вместе. Ох, как мне мешает твое богатство! Оно не дает мне права быть равным. Но я добьюсь своего! Ох как хорошо будет, когда повенчает нас тетя Хотитджа! Потом у нас родятся сын Азад и дочери; Парвин, Сетара и Зухра, чтобы не погибло потомство волшебных парнзад. Вай-ей! Сядь-ка на кровать, я принесу таз и вымою тебе ножки…» «Не надо… не надо, мой гусеночек… петушок… я сама…»
С этими глупыми мыслями я и не заметил, как оказался в Боджнурде.
На этот раз, прежде чем зайти домой, иду прямо к тете Хотитдже, чтобы встретиться с Парвин. Наверное, это неудобно — прямо с дороги, не помывшись, не переодевшись. Но что поделаешь! Сердцу не прикажешь. Дом тети Хотитджи притягивает меня своей магической силой. Должно быть тетя, как колдунья, заговорила меня. Шесть дней я не был у Парвин, а кажетс я, прошло уже шесть лет.
В комнату через окно проникают лучи солнца, яркие блики разбросаны по полу. Говорят, великий зодчий когда-то построил храм «Эреми Шаддада» — самое красивое здание в мире. Но неужели оно красивее комнаты тети Хотитджи? Можно подумать, что там, где нет Парвин — тоже есть красота! Где нет Парвин, там нет света и радости! Где нет Парвин, там нет счастья! Нет — это самая чудесная комната!
— Парвин-хаиым, здравствуйте!
— Только не ханым! — как всегда возражает она, глядя мне с упреком в глаза. — И не бану!
