К моему глубокому облегчению раненый оказывается все-таки один. Вид у него жуткий — вся физиономия в кровище, руки, которыми он за лицо держится — тоже, но характерных признаков пулевого ранения — я не вижу. Страшно хочется дать ему в ухо, но вместо этого ласковым и успокоительным голосом начинаю его убеждать убрать от лица руки и позволить мне посмотреть, что там у него. Моргаю со значением Наде и пытаюсь носом показать, что пока лучше бы ей поглядывать по сторонам. Она неожиданно делает совершенно другой вывод — решительно кивает и вслед за Филей ввинчивается в толпу.
Не, так дело не пойдет!
— Идти можешь? Слышишь меня? Идти можешь?
Он может. И потому я дотягиваю его до салона его же собственной машины — так с открытой дверью и стоит его барабайка. Попутно отмечаю, что стекло кабины расхлестано вдрызг — и, скорее всего морду ему посекло именно битым стеклом. Когда, наконец, он убирает руки и мне удается протереть тампоном с фурацелином (не хотел брать банку с жидкостью, ан пригодилась!) его морду понимаю, что не ошибся — вся кожа в мелких ранках, неглубоких, но сильно кровящих. Это впрочем, ерунда — вот глаза он не открывает, как бы туда не залетело.
От души мажу ему ранки зеленкой, борясь с сильным, властным желанием написать ему на лбу — как наименее пострадавшей части тела что-нибудь характеризующее моего пациента, но опять же сдерживаюсь.
Черт его знает — может быть, чеховские герои-врачи и относились ко всем своим пациентам иначе, но сейчас то ли пациенты другие, то ли врачу милосердие стало чуждо в ряде случаев, но когда за помощью обращается очередной придурок — никак не получается ему сочувствовать. Глава семейства, спьяну решивший позабавить жену тем, что пробьет башкой дверь, обдолбанный наркоман, просветленно понявший, что умеет летать и действительно пролетевший с четвертого этажа, водятел, на спор маханувший по встречной полосе и не выигравший спор, потому как на второй минуте воткнулся в легковушку с пенсионерами или любовница, в припадке ревности стрельнувшая своему бойфренду в мошонку из травматического пистолета, а потом от страха порезавшая себе руки и потому требовавшая от прибывшей бригады первоочередной помощи себе, любимой.
Кстати потом накатала жалобу на нечуткого Петровича — тот занялся мужиком, а на ее порезы глянул мельком и посоветовал наложить пластырь, чем обидел эмоциональную дуру до глубин души. Если таковая у нее была.
К слову — если кто режет себе кожу на запястьях, демонстрируя якобы стремление к самоубийству — то такового можно смело из суицидников вычеркивать. Ибо это демонстративная истерическая показуха, не более того. Тот же Петрович после разбора жалобы злобно заявил, что ввел бы в список медицинских лечебных процедур еще и интенсивный массаж ягодичной области таких пациентов массажером типа 'ПДМ' — и расшифровал аббревиатуру как 'палка деревянная медицинская'. Впрочем, тот же способ лечения Петрович предлагал и в других случаях — даже и в токсикологических, когда например посреди зимы пришел вызов на 'укус кобры'. Думали люди шутят, но все оказалось верным — пациент в припадке чуйвств решил поцеловать жившую у него в террариуме кобру, а она была против, вот и кусила.
В отличие от Вещего Олега пациента спасли, но вот отношение к нему…
Мой приятель — фельдшер на некоторые вызовы брал с собой баллончик с кислородом — как ударный инструмент вполне пригождалось. Как еще можно переубедить пациента не бить лекаря с целью грабежа? А дачей кислорода. Прямо в баллоне. По хребтине. Кстати — помогало. Видимо предки лучше понимали рефлекторную связь между ягодичными мышцами и корой головного мозга.
С глазами у моего пациента и впрямь беда. Левый открывается нормально, а вот правый — правый открыть не получается, насколько выходит его глянуть и по жалобам судя — влетел парню осколок стекла, и хорошо если один. Старательно объясняю, чтоб поменьше вертел глазами и забинтовываю голову — подложив салфетки на глазницы. Тут ведь какая проблема — глаза у большинства людей двигаются синхронно, а если в глаз попал осколок, лучше, чтоб глазное яблоко не двигалось — меньше повреждений будет. Но если другим глазом пострадавший будет вертеть — то соответственно так же будет и поврежденный глаз двигаться, потому если есть возможность — лучше завязать больному оба глаза. Успокаиваю, насколько могу, вроде сидит тихо, не рыпается. Успеваю обезболить и, наконец, глянуть через неаккуратно пробитую амбразуру — что там, за пределами кузова.
Все же до драки дело не дошло, шум несколько стихает, мужики начинают перебрехиваясь расходиться — во всяком случае, наши отходят к машине, где сижу я.
Сапер Правило просит остальных отойти метров на несколько и встает прямо под моей амбразурой с Ильясом.
— Ну — довольно грубо говорит Ильяс, набычившись и держась явно неприязненно.
— Не нукай, не запряг. То, что сейчас произошло — твоя прямая ошибка.
— Знаешь что, ты мне не мамаша и поучать меня не надо! Я таких учителей вертел пропеллером на одном месте!
— Таких — не вертел. А если не хочешь зазря своих людей угробить и себя туда же — изволь слушать. Или слушаешь — или я своих увожу, мне эта похабель не по душе.
— Я этим моторизованным кретином не командую! Этот долговязый говорит, что человек не их — а со складов. С какого это интереса мне за действия полудурка отвечать, а? Ко мне какие претензии?
— Игнат не виноват и Ирина невинна. Только хата виновата, что пустила в ночь Игната! Не может быть кучи командиров — я тебе еще раз говорю. Не может! Если ты взялся за командование — то тебе должны подчиняться, понял, хан Батый?
— Да иди ты! Тоже Ярослав Мудрый нашелся. Вот конкретно — какая у тебя ко мне претензия?
Я почему-то четко чувствую, что достаточно самолюбивый снайпер все же держится неуверенно, раз позволяет саперу делать такой выговор. А мне и любопытно — да и неловко обозначать свое присутствие при таком тонком разговоре. Сразу надо было бы их окликнуть, теперь уже поздно.
— Запомни раз — и навсегда. Командир может быть только один. Иначе позор и нелепица, еще и с кровью. Зря пролитой причем. Я тебе уже говорил — местных надо было построить, либо ты ими командуешь — либо они тобой. Никак иначе. Говорил?
— Как, как строить? Они тут сами по себе! Ты ж сам видел!
— Закакал! А вот так и строить — кто старший? Поступаете под мою команду, доложите обстановку и свои силы.
— И послал бы он меня сходу.
— А мы бы и пошли. С удовольствием. И доложили бы по команде — местные не имеют охоты к сотрудничеству. Ты что всерьез считаешь, что нам тут какая-то польза будет? Нет, вот так вот, откровенно, не финтя? Кроме сожженных патронов и потери времени?
Ильяс как-то мнется. Мне кажется, что сейчас сапер наступил грубым сапогом на пушистый Ильясов хвост. Не, мне точно засвечиваться не стоит.
— Была мысль…
— Да ну? Это тебе показалось, не могет такого быть!
— Кончай! Тут у этих раздолбаев — головорезов в гаражах был пулемет серьезный. Местные по гаражам не шарились, они их как чумы боятся.
— И ты из-за такой фигни сюда полез? Из-за ручника?
— Кронштадтские обещали за выполнение хороший приз… Им тут нужно, чтоб спокойно было. Они говорят…
Правило перебивает Ильяса очень иронично:
— Говорят, что за морем кур доят. А поплыл за молоком — так прозвали дураком! Ты что считаешь, что ваша артель одна такая героическая? Больше и послать некого?
— Так не послали же!
— Да ну? Пока мы разогнали стайку недокормленных недоморфов. Основная цель — где? И с чего это местные гаражей боятся, а?
