— Хорошо, попробую — усмехается печально толстяк.
— Ждете, что утром бедлам начнется?
— Да. Неясно, по какому пути эта публика пойдет.
— Да уж, путей много.
— Нет, тут вы не правы. Путей мало. Всего три.
— Мало?
— Конечно. Вот послушайте, это еще Гумилев написал.
И толстяк-повар с чувством декламирует:
— Собственно Гумилев тут во-первых сказал, что мы все умрем. И что дальше? Смысл-то декламировать?
— Смысл как раз глубокий. Человечество выживает уже много тысячелетий — и принципы выживания не изменились с древних времен. Три способа поведения для того, чтобы выжить.
— Не маловато получается — для всего-то человечества?
— В самый раз. Только три — и вы не сможете упомянуть четвертый.
— Тогда перечисляйте!
— Запросто. Первый — Конструктивный. Для выживания люди организуются в общество, создают себе защиту, обеспечивают себя продуктами, создавая их, созидая себе жилье, обеспечивая будущее своему потомству — и давая себе спокойную старость, завязывая торговые и родственные отношения с соседями.
— Ну, предположим.
— Второй — Деструктивный. Создается банда, для того, чтоб — не созидая своего отбирать чужое и жить за счет бедолаг, оказавшихся рядом.
— Так. А третий?
— Изоляционистский. Удрать подальше и жить отшельником. Выживать не в группе, а в одиночку.
— Это как Сергий Радонежский?
— Отнюдь, как говаривала незабвенная графиня. Он не выживал в отшельничестве — он Веру искал. В смысле — постигал религию и самосовершенствовался. Постиг — вышел к людям. Если уж вам так нужен живой пример — так больше подходит семейство Лыковых.
— Ну да, ну да… Живой пример тому — ныне покойный Иван Иванович…
— Вы можете добавить четвертый способ?
— Я должен подумать.
— Бьюсь об заклад — ничего нового не придумаете.
— Ладно. Пока больше голова болит, чтоб эвакуировать всех тяжелых… Да, и еда, конечно… Еда, вода…
Ботан — радист радует — скоро прибудут еще группы — в том числе и из Крепости.
Наши обстоятельства сообщены, так что возможно и ремонтники будут и водилы. Ильяса точит, что две коробочки так и стоят брошенные. На его осунувшейся физиономии это как маркером написано.
— Ты пока тут побудь, мы все-таки железячки дернем, не могу, чтоб они там оставались — бурчит Ильяс.
— А тут кто останется?
— Вот ты и останешься. Мы только часть народу возьмем. Давай, действуй!
— Ильяс, зря ты это — припрется кто — угонит железяки уже наши отсюда.
— Вот и охраняй. БТР сейчас — акче[6]!
Мне не удается выразить в звуке все свое неудовольствие, а наш батыр уже слинял, на двух броневиках, забрав большую часть личного состава. И Филя урыл и саперы. Прошу Сашу максимально приглядывать за стоящей техникой. Взять пару человек — и приглядывать. Техника стоит сплошным черным массивом. Только антенны торчат сверху в посеревшем уже небе. Подобраться можно со всех сторон — тут эти железяки друг друга загораживают. У нас так из охраняемого часовыми парка пропало несколько танковых катков. Все расположение обыскали — пропали катки. А ведь не иголка — каждый за сто кило весит…Блинчик зеленый.
Потом на КПП девушка-пионервожатая пришла. У них был в школе сбор металлолома…
Ну, дальше понятно? Точно, пионеры ухитрились с ремонтируемых танков четыре катка увести. Как — одному богу известно. Семикласcнички… И три километра до их школы — специально померяли — как то перли. По тропинке. Над речным обрывом.
А тут — если проморгаем — кончиться все может куда хуже. Боезапас-то в каждой машине.
Собираюсь позвать ближайший к нам патруль — но он отирается у кухонь, вроде и близко, да не очень. Второй пары вообще не видно.
— Скорее! Ты — врач? Да? Скорее — там моя жена рожает!
Молодой парень, неприятно землистая кожа, глаза какие-то снулые. Но возбужден сильно. Жена рожает, это не фунт изюму, тем более в таких условиях.
Делаю, не подумав, вместе с ним несколько шагов, потом останавливаюсь, начинаю разворачиваться. Нужна горячая вода, теплое помещение, подмога. Куда это я поскакал?
— Погоди, надо носилки взять, ребят еще — даже если рожает, в палатке с печкой это лучше де…
В голове грохает гулкий колокол, я как-то нелепо падаю, потеряв по дороге ориентацию в пространстве, и потому шмякаюсь, сбив дыхание. Что-то рвет у меня ухо.
— Эй, э… Что…
Еще раз гулко по башке. Ухо больно очень и голову крючит набок. И еще раз колокол…
Прихожу в себя с трудом, кто-то дергает меня за плечо. А я сижу в какой-то нелепой и неудобной позе. Руки подламываются, но я вроде ухитряюсь на них опираться. Меня кто-то ритмично и очень нежно трогает за кончик носа — быстрыми легкими касаниями.
