цветущую рощицу, которая начиналась сразу за их лагерем.
Англичанин продолжал выпендриваться, несмотря на свой разбитый нос. Солдаты уже не обращали на него внимания. У нас у всех рожи были основательно расквашены, так что у них, видимо, пропал интерес нас мордовать.
Англичанину стало еще хреновее от того, что никто не обращал внимания на его гундеж.
— Дерьмо, вот ведь дерьмо, — твердил он без умолку.
На выходе из рощицы был мост, соединявший лесистый берег с более открытым.
Солдаты развязали нам руки и стали рассаживать: англичанину выпало сидеть около моста на самой опушке рощицы, из которой мы только что вышли.
Меня посадили метрах в двадцати от него на середине моста. Датчанина метров на пять-шесть дальше.
Нас пристегнули наручниками к перилам моста. Англичанин возбухнул, что, мол, так нечестно, почему это его посадили одного, а нас с датчанином рядом.
— Стратегия, — попытался объяснить нам один из борцов за Великую Любовь.
— Стратегия, твою мать, — проворчал англичанин.
Один из борцов за Великую Любовь выдал нам одеяла, объясняя, что по ночам здесь не жарко и что без одеял мы рискуем остаться тут навсегда. Еще он принес нам каждому немного кофе и выдал датчанину маленький радиоприемник.
— Чтоб не скучно было, — пояснил он.
Потом борцы за Великую Любовь свалили, оставив нас сидеть во всем этом бардаке и холоде над текущей прямо под нашими задницами рекой.
Мы с датчанином закутались каждый в свое одеяло и выпили по стаканчику кофе. Англичанин пить не стал. Он втемяшил себе в голову, что борцы за Великую Любовь подмешали в кофе какую-нибудь дрянь, типа гербицида, чтобы прочистить нам желудки.
Нервы у него были на взводе, и он выплеснул свой кофе через перила моста, говоря, что если мы хотим, то можем пить, пожалуйста, это наши проблемы, а он никогда в рот не возьмет этот гербицид, уж кто-кто, а он сумеет его распознать даже в виноградной косточке.
Кажется, у англичанина не все дома. Он и одеялом побоялся укрыться — а вдруг эти борцы за Великую Любовь напустили туда блох, чтобы заразить нас холерой.
Датчанин пытался ему втолковать, что через одеяла холера не передается. Но англичанин стоял на своем: от этих парней и одеял всего можно ожидать.
Ночь опустилась незаметно, будто злодейка, готовящая предательский удар.
Борцы за Великую Любовь не обманули нас насчет одеял. Казалось, с этим холодным влажным воздухом мы вдыхали какую-то заразу.
Даже англичанин забил на холеру и укутался в одеяло. С востока принесло плотные тяжелые облака, стало еще темнее. Эти облака своими толстыми задницами закрывали все небо, лишая нас света звезд и луны. Темно было как в заднице у нефа, мы с датчанином и англичанином и глазом не успели моргнуть, как потеряли друг друга из виду.
Я и свои яйца не разглядел бы. Да что там, носа и того было не видно — пока не чихнул, сомневался, есть ли у меня вообще нос.
Я слышал, как датчанин терзает приемник, который ему оставили солдаты.
Спустя несколько минут мы услышали какую-то передачу, где ведущий будто селедку жевал.
— Это еще че за фигня? — не выдержал англичанин.
— Это датская радиостанция Смёэрн Интернатиёнаэль, там каждые полчаса передают новости, — ответил датчанин вслушиваясь.
— И че там слушать? — не унимался англичанин.
— Там говорят о нас, — ответил ему датчанин и еще внимательнее прислушался к голосу из приемника.
Если верить датским новостям, то не одни мы попали в такую задницу.
Группу пакистанцев удерживали на складе оружия где-то на юге, а люксембуржцев привязали к дверям здания какой-то радиостанции — если бы ее разбомбили, борцам за Великую Любовь пришлось бы туго.
Среди союзников не прекращались споры: одни были за то, чтобы продолжить бомбардировки, несмотря ни на что, другие предлагали уступить требованиям шантажистов.
Пакистанская делегация заявила, что их страна готова пожертвовать жизнями своих граждан ради великой цели. Такая твердая позиция на многих произвела впечатление. Делегация Люксембурга была в корне не согласна, и ее поддерживали представители скандинавских стран и стран Северной Африки — они предлагали освободить заложников силами спецназа под их командованием.
Но большинство стран предпочитало выждать еще несколько часов и посмотреть, как будут развиваться события.
— Вот ведь дерьмо, — не выдержал англичанин, — эти гады готовы начать бомбардировки несмотря ни на что. Уроды, пидоры, мать их!
— Погоди, они ведь еще ничего не решили, — в голосе датчанина как-то не чувствовалось уверенности.
— Не решили, но могут. Все зависит от того, как пойдут переговоры.
На это нам было нечего возразить. И датчанин, который как-то сразу впал в черную тоску, и я, хоть я и знал, что англичанин — редкостный придурок, — в глубине души мы прекрасно понимали, что англичанин не так уж неправ. Нам светило — еще и как светило — попасть под собственные бомбы.
Мы слышали, как англичанин возится на своем конце моста, но в темноте не видно было, чем он там занимается.
Раздался характерный звук застежки-молнии, разрываемой ткани, а потом стало слышно, как комкают бумагу.
От всех этих звуков мне стало не по себе.
— Э, ты чего там, у тебя там все в порядке? — крикнул датчанин.
— В полнейшем, — ответил англичанин, ощущение было, что он говорит с набитым ртом.
— А что там у тебя во рту?
— Да так, ем я тут. У меня заначка за подкладкой куртки была.
Тут датчанин взорвался и выложил англичанину все, что о нем думает: что он идиот и сильно нас напугал своими таинственными шорохами, что он урод последний, потому что ни слова не сказал о заначенной жрачке, которую, между прочим, мог хотя бы из вежливости предложить остальным.
Англичанин ему ответил, что если бы двое кретинов (он не будет показывать пальцем) заранее приняли бы меры, то не сидели бы сейчас голодными. А если они проголодались — так это их проблемы.
Датчанин ответил, что, если мы отсюда когда-нибудь выберемся, он обязательно напишет на англичанина жалобу, что тот отказался поделиться едой с товарищами, так что англичанин потом до конца жизни не отмоется. Да что там, всей Англии целый год после этого краснеть придется.
— Жрите, ссуки, — проворчал англичанин.
И швырнул шоколадку в датчанина.
— Ты тоже хочешь? — спросил англичанин у меня.
Я отказался. Было слишком холодно и слишком темно, а от мысли, что нас могут разбомбить вместе с мостом, желудок весь сжимался — в общем, мне было не до еды.
Неопределенность не давала нам покоя, и мы просили датчанина переводить нам выпуски новостей, которые передавали по Смёэрн Интернатиёнаэль каждые полчаса.
Корреспондент, который следил за ходом переговоров, сказал, что пока делегации не пришли к
