единому решению.
Группа во главе с люксембуржцами по-прежнему настаивала на том, чтобы снять блокаду и провести операцию силами спецназа, но в ней наметился раскол: представители стран Северной Африки были в принципе согласны, но настаивали на том, чтобы командование поручили им, а не люксембуржцам.
С другой стороны, пыл пакистанцев не оставил равнодушными другие делегации: представители стран Балтии теперь склонялись к тому, чтобы пожертвовать заложниками, а вслед за ними делегации Никарагуа и Гондураса высказались в пользу принятия этого решения.
Но великие державы пока не пришли к окончательному решению. Впрочем, в кулуарах Ассамблеи, да и не только там, поговаривали, что мнение великих держав вряд ли уже на что-нибудь повлияет.
У меня было ощущение, что время замедлило свой бег. Англичанин с датчанином молча переваривали свой ужин. А я ничего не ел, так что мне осталось искать утешение только в тихом бормотании радиоприемника.
Обстановка не располагала: темно было так, что хоть спи с открытыми глазами. К тому же с реки порядком дуло и доносился шум воды — и захочешь, а не уснешь.
Укутавшись в одеяло, я пялился на небо, казавшееся каменным, и слушал концерт по датскому радио.
Тут англичанин как заорет:
— Черт, черт, черт! Тут по мне дрянь какая-то непонятная проползла, вот черт!
Он чертыхался без остановки.
— Это мышь, дрянь такая, она чуть не забралась мне в сапог!
Он успокоился.
— Ох, и напугал же я ее, она, наверное, на запах еды пришла. Теперь она к тебе идет, — сказал он датчанину.
И правда, через минуту задергался датчанин.
— Вот черт, она все-таки залезла мне в сапог, черт, она у меня в сапоге!
Он возился, а нам ничего не было видно.
— Я выкинул эту дрянь в реку вместе с сапогом, — заявил он.
Бедная мышка, наверное, изо всех сил цеплялась своими коготками за кожаный сапог, несущийся вниз по течению и постепенно заполняющийся черной водой. Готов поспорить, что никто на сто километров в округе не даст за ее шкурку и ломаного гроша. В этом мы трое и эта разнесчастная мышь, которую уносила вода, были похожи.
Происшествие с мышью нас взбодрило.
Мы слышали, как англичанин встал и сказал, что чертовски здорово помочиться в воду, которой эти борцы за Великую Любовь чистят зубы. Идея показалась нам неплохой, и мы в свою очередь пустили по струе в реку. Между англичанином и датчанином завязался разговор.
У англичанина была жена, которую он звал Тоффи. Она была сама нежность, а продукты покупала на Оксфорд-стрит. Их детишек звали Кексик и Чаёк. Кексику не было равных в игре в очко. А Чаёк больше всего любил пробежки в лесу около Кембридж-центра после розыгрыша лотереи по выходным.
Датчанин тоже был женат, его жену звали Смешинка, у нее чуть раскосые глаза, как лучики северного солнца, кожа белая, как бивни молодого моржа, а когда она хочет быть особенно милой, то лепечет словечки типа «иглу», «каяк» и все такое — на ее заснеженной родине так говорят, но датчанин ни фига не понимал.
— Она родом из Исландии.
— Ну надо же, — изумился англичанин.
А я думал, вспомнит ли Миникайф обо мне и прольет ли, узнав о том, что я в плену, те горькие слезы, которые приберегает для особых случаев.
Со стороны англичанина донесся какой-то шум. Кто-то шел по опавшей листве, ломая ветки.
— Вы слышали? — прошептал англичанин.
Опять те же звуки, но уже громче и ближе.
— Мать их. — Англичанину было явно не по себе.
— Эй, ты чего-нибудь видишь? — спросил датчанин.
— Ни хрена я не вижу. Тут слишком темно. Черт, черт, черт, да что же это за хрень такая! Кажется, оно дышит, — прошептал англичанин в ужасе.
— Да уж, оно явно побольше мыши будет, — хмыкнул датчанин.
Англичанин завопил как резаный. Раздались какие-то жуткие звуки.
— Вот дерь… — Англичанин смолк на полуслове, и как отрезало. Только река журчала да дул западный ветерок.
Датчанин несколько раз окликнул англичанина, но ему никто не ответил.
— Его кто-то сожрал. Хрень какая, кажется, его кто-то сожрал!
До нас донеслось чье-то шумное дыхание.
— Замри и не двигайся, — прошипел мне датчанин.
— Наверное, оно на еду пришло. Теперь оно должно на тебя наброситься.
Я умолк, гадая, правда ли англичанина слопали.
Шумное дыхание участилось. Стало ясно, что тварь, которая схарчила англичанина, ищет кем бы еще поживиться.
Мне показалось, что зверюга топчется там, где еще недавно сидел англичанин, и приближается к нам.
— Кажется, оно приближается к нам. — Голос датчанина был сиплым от страха.
— Ага, мне тоже так кажется.
И тут нас накрыло волной зловещего смрада: смесь запахов земли, мочи, шерсти и крови.
Рядом со мной датчанин рыдал, повторяя тоненьким голоском одно и то же: «Смешинка, иглу, каяк, Смешинка…». Внезапно шумное дыхание твари смолкло. Сдерживаемые рыдания датчанина перешли в судорожную икоту.
Тут раздались звуки, которые мы слышали чуть раньше, — что-то рвали, что-то ломали, а датчанин заорал: «СМЕШИНКА, СМЕШИНКА, АААААА-ААААААААААААААА!»
Потом все стихло, запах крови усилился, теперь он перебивал запахи земли, мочи и шерсти. Западный ветерок гнал облака куда-то в сторону Азии, деревья покорно шелестели листьями.
Смёрн Статис Префнёэн ковентие люксембургер сен норен-африкаанс люнден.
— Клэн, спесиаль акент, острент минд пёссен унд биллитийд, — доносился хриплый голос из приемника.
Я тянулся изо всех сил, пытаясь достать приемник, но он был слишком далеко, к тому же я не знал, где именно он стоит.
Тогда я тихонечко, чтобы не привлечь внимание твари, дышавшей, казалось, прямо над моим ухом, сел, опираясь спиной на перила моста, и стал ждать.
— Клантен данзер леук фримэ. Гондурасен ранкет Хина, поусе деум, аттакет сентивен позицьён, — продолжал вещать придурок из приемника, будто не понимал, что в случае бомбардировки мы с ним вдвоем отправимся на тот свет.
Зверюга топталась на месте. Я пытался себя убедить, что, если не дышать, если замереть и не двигаться, если представить, что у меня нет ни запаха, ни рук, ни ног, ни волос, то, может, ей надоест, и она уберется восвояси.
Я задержал дыхание. М-да, что бы ни случилось, без жертв не обойтись.
