конца, — из этических соображений, типа долга перед принявшими мученическую смерть.
Было еще слишком рано утверждать, что я ей понравился, но надеяться я точно мог. И целая выставка цветов оптимизма открылась в то утро у меня в голове.
Сменилась охрана. Нам раздали хлеб, по крошечному кусочку, меньше церковной просфоры, от этого завтрака голод стал еще мучительнее.
Я занялся проверкой состояния своего организма, ощупал себя в разных местах, убедился, что ничего из пострадавшего не сломано. Синяки и ссадины от вчерашнего сеанса за ночь «созрели», я весь опух и покрылся зелено-желтыми пятнами, ни дать ни взять, индейское лоскутное одеяло. Но в общем, кажется, ничего серьезного.
Потом явился маньяк в сопровождении коротышки в хаки. Продолжать допросы. Мне, пожалуй, можно было не бояться — я-то получил свое вчера. Так что, когда коротышка в хаки вышел из кабинета со списком, я особо не беспокоился.
Он пробежал список глазами и выкликнул:
— Жаво, Миникайф.
Порыв ледяного ветра в моей голове заморозил всю выставку цветов.
Шел дождь. Казалось, будто за окнами плещется озеро. Колыхались ветви, по жидкой грязи расхаживали две большие черные птицы, нагнув головы под каплями. А подальше вырисовывались на туманном небе крыши служебных построек, отсюда похожие на размокшие дольки апельсина.
Невеселые мысли о людях и их горькой доле крутились в голове. Угрюмый этот ропот я слушал вполуха, сосредоточив внимание на глазах черных птиц, в которых видел четыре причины положить всему конец.
Ко мне подошел Жаво и взял меня под локоть.
— Я видел, вы беседовали с моей дочерью, — сказал он.
Он был невысокий, коренастый, но из-под его седеющих бровей на меня смотрели голубые глаза дочери.
Он говорил со мной, не сводя глаз с двери, за которой допрашивали Миникайф.
— Она выдержит. Она, знаете, очень сильная.
Эти слова он произнес с отцовской гордостью.
— Такая милая девушка, — отозвался я.
— У нее большое сердце.
После этого, решив, что знакомство состоялось, он кивнул мне и вернулся к своей жене.
Мадам Жаво выглядела похуже своего благоверного. И тревога на немолодом лице лишила его всякого сходства с дочерью. Насколько та меня очаровала, настолько же эта, старая, толстая, потрепанная вчерашним днем, да и сегодняшним, который только начинался, напоминала мне залежалую картофелину, сморщенную и утратившую здоровый цвет.
Дверь комнаты для допросов распахнулась. Вышел держиморда в сером и вызвал Юбера Жаво.
Старик вздрогнул и поспешил к двери, точно пес на свист хозяина. Он столкнулся на пороге со своей дочерью и исчез за закрывшейся дверью.
Миникайф шла как-то враскоряку, словно не могла сдвинуть ляжки от боли; глаза у нее покраснели, но я не разглядел и следа влаги. Большое сердце, которое расхваливал мне ее отец, плакало сухими слезами. Растрепавшиеся светлые волосы клубились вокруг головы, точно пушистый ореол одуванчика.
Картина была до того печальная, что Миникайф на мгновение представилась мне пшеничным полем, побитым грозой, а те двое подонков — ветрами-опустошителями.
Я понял, что с ней сделали что-то ужасное.
Она подошла к матери, пытаясь удержать на своем личике уверенное выражение, которое все время отставало, как обои от стен разрушенного дома. Несмотря на это, личико оставалось красивым, даже почти артистичным теперь, когда оно отражало драму во всей полноте.
Мать грустно гладила ее по голове.
— Я выдержала, я ничего не сказала, — прошептала Миникайф.
— Это хорошо, моя дорогая, это очень хорошо.
— Ну вот, я доказала, что могу, а теперь можно мне уйти?
Рука матери, гладившая ее волосы, вдруг застыла.
— Но почему же, почему, ведь ты так хорошо держалась?
— Я больше не хочу, чтобы меня допрашивали, я выдержала один раз, а теперь больше не хочу.
— Но твой отец записал нас всех, он так огорчится…
— Я знаю, как это важно для него, но главное я ведь сделала.
— Почему же? — снова спросила мать, и ее телеса заколыхались.
— Они делают такие вещи… Этот, с лицом маньяка, и другой, в хаки.
— Да что они делают?
— Гадкие вещи. Я не хотела, но я все-таки выдержала. Больше я этого не хочу, когда меня опять вызовут, я скажу им свое слово. Вот.
Мать хотела что-то ответить, но промолчала. Только покачала головой с таким видом, будто опрокинула жаркое на ковер, и повернулась к двери, за которой исчез ее муж.
Из коридора мы хорошо слышали, как Жаво кричал.
— Это его метод, — сказала мне Миникайф. — Он считает, чем сильней кричишь, тем меньше чувствуешь боль.
К нам подошел высокий, атлетического сложения детина с налитыми кровью глазами и правым бедром в плачевном состоянии.
— Все-таки это как-то несолидно — вопить благим матом. Как сирена, ей-богу. Вот мы с корешем тренировались, мы теперь стерпим что угодно и людей пугать не будем. — Он показал на щуплого черноволосого парнишку: — И вот этот тоже, пари держу, что выдержит до конца. У него дед погиб в войну. В Варшаве. Он здесь ради его памяти. Спорю на что хотите, он будет терпеть молча, такого стимула больше ни у кого здесь нет.
— Этого вы знать не можете.
— Верно. За вами я тоже вчера наблюдал. Вы отлично держались.
Я не ответил, этот заносчивый и неприятный тип мне не нравился, а особенно не нравилось, как он смотрел на Миникайф.
Когда он отошел, я сказал Миникайф, что она права. Что, если с ней обращались так, как она сказала, прекратить это — правильное решение. Она улыбнулась в ответ, но не так искренне, как бы мне хотелось.
Прошла еще ночь; она была, понятия не имею почему, еще холоднее и темнее предыдущей. Я, ясное дело, не спал с Миникайф, но был к ней достаточно близко, чтобы представить себе, будто она в моей постели, и мы кутаемся в одно одеяло, и оставляем вмятины на одном матрасе.
Я слышал, как стонет поодаль ее отец, который вышел из комнаты для допросов с переломами нескольких ребер и глубокими ожогами на руках.
Миникайф ни словом ему не обмолвилась о том, что хочет уйти. Должно быть, сочла момент неподходящим и решила дождаться утра.
Хоть постелью мне служил холодный пол, ночные часы были отрадны, потому что в кинематографе сна мне показывали эротические фильмы, в которых Миникайф жила в джунглях, а я был повелителем обезьян.
Дисциплина в наших рядах слабела. Дело в том, что количество участников сильно сократилось, и
